Особенно,... 
142 
Но воспоминания о прошлом не могли нарушить покой Матильды.
– Столько же, сколько прошло после того, как я провела тебя на брачное ложе с эрлом Тостигом.
Юдифь положила в рот очередной леденец и тщательно облизала пальцы.
– Что ж, ты оказала мне медвежью услугу. Тогда он был просто глупцом, а теперь еще и превратился в изгоя. – Она зевнула. – Быть объявленным вне закона – неподходящий способ борьбы с Гарольдом. Во всем виновата эта гладкая кошка Эдгита.
– Королева? – Матильда на мгновение оторвала глаза от вышивки.
– В прошлом году она с Тостигом составила заговор, чтобы умертвить Госпатрика. Король поначалу не имел ничего против, но потом твой супруг отпустил Гарольда, и тот быстро прибрал всю власть к рукам. Тостигу пришлось распрощаться с графством всего через месяц после возвращения Гарольда. – Юдифь на мгновение задумалась. – У Тостига большие планы. Впрочем, у всех сыновей Годвина непомерные желания. Однако я сомневаюсь в том, что мой супруг – тот самый человек, который способен успешно претворить их в жизнь. Больше я ничего не скажу.
Герцогиня подумала о собственном муже, слепленном совсем из другого теста, и про себя улыбнулась. Юдифь откинулась на спинку кресла, сонно глядя на сестру.
– Да-да, кисонька, – сказала она. – Ты полагаешь, что сделала куда более удачный выбор, нежели я. Что ж, не стану спорить. Герцог Вильгельм – настоящий мужчина. Помнится, ему было нечего сказать мне, когда он увивался за тобой.
Эрл Тостиг провел несколько недель при дворе, изливая свое недовольство судьбой, но встречать Рождество отбыл во Фландрию. Сестры тепло обнялись на прощание, однако прежняя близость ушла безвозвратно. У каждой появились свои секреты, и ни одна не сожалела о расставании.
Рождество прошло тихо и неприметно. Рауль съездил на юг навестить отца, вспоминая, как часто Эдгар составлял ему компанию в поездках в Харкорт. Он пустил лошадь рысью, пытаясь отогнать горькие воспоминания, но тень Эдгара двигалась рядом с ним, и ему казалось, что он слышит эхо брунанбургского марша[68], который тот частенько напевал. В Харкорте Хуберт справился о саксе и, похоже, удивился, узнав, что Эдгар вернулся домой в Англию. Память у Хуберта была уже не та, однако он не любил, когда ему напоминали об этом.
– Сдается мне, у него была еще и сестра? – поинтересовался Хуберт, довольный тем, что сумел вспомнить такие подробности, и с усилием принялся рыться в памяти в поисках ее имени. – Эльфрида! – торжествующе воскликнул он наконец.
От звуков ее имени, произнесенного спустя столько месяцев, Рауль вздрогнул. Ему казалось, оно живет лишь в его мечтах. На щеках мужчины выступил румянец, и он ответил:
– Да, у него есть сестра.
– Никогда ее не видел, – заявил Хуберт. – А вот самого Эдгара я знал хорошо, да, и он мне нравился. Что же грызло его, если он решил-таки вернуться в Англию?
– Он – сакс, отец, – мягко сказал Рауль.
– Я прекрасно помню об этом, – с раздражением заявил Хуберт. – Но он прожил среди нас столько лет – достаточно, чтобы Нормандия стала для него домом. Он собирается вернуться сюда?
Рауль покачал головой и отвернулся, помешивая дрова в очаге, чтобы отец не смог прочесть выражение его лица.
– Жаль, – заметил Хуберт.
Отец Рауля погрузился в забытье, столь характерное для стариков, и застыл в неподвижности, глядя на огонь, словно видел там картины славного прошлого. Он улыбался чему-то и кивал головой, а потом как-то неожиданно легко заснул. Проснувшись, начисто забыл об Эдгаре, теперь его интересовал только ужин.
Герцог встретил Рождество в Руане, пребывая в хорошем расположении духа и проведя эти дни в молитвах и на охоте.
Милорд Роберт устроил ловушку за полуоткрытой дверью из мешка муки для своего дородного двоюродного дедушки Вальтера. А когда в этом обвинили шута, счел, что день был прожит не напрасно.
После Рождества ударил легкий морозец; в сточных канавах дворца замерзла вода, свинцовую крышу припорошило снегом. Мужчины расхаживали в подбитых мехом мантиях, а сыновья герцога устроили ледяную горку во дворе замка; она оказалась развлечением еще более забавным, чем они ожидали, поскольку на нее случайно наступили никак не меньше трех благородных джентльменов.
Холодная погода, которая у других мужчин вызывала лишь стремление оказаться поближе к огню, в герцога, напротив, вдохнула новые силы. Он целыми днями пропадал на охоте, и по лесам катилось звонкое эхо охотничьих рогов, оповещающих об очередном удачном завершении погони. Компанию в этих экспедициях ему составляли наиболее закаленные, стойкие придворные, однако все заметили, что самый верный его друг в некотором смысле предал его. Шевалье де Харкорт кутался в свою ярко-красную мантию, вздрагивая от порывов ледяного ветра, и умолял герцога извинить его.
142 
