148 
Имоджин боялась дышать.
— Но, — вопросил король, — можно ли считать этот случай его личным делом, не задевающим всех нас? Кто желает высказаться?
Высказаться пожелали многие, и Имоджин болезненно поморщилась.
Генрих призвал баронов к порядку, и они стали подниматься по очереди. Смысл их выступлений сводился к одному: женщинам не следует позволять руководить мужчинами, и уж тем более в тех вопросах, когда речь идет о жизни и смерти — даже ради блага самих мужчин. Мужчины не дети, чтобы оберегать их от опасности!
«А женщины — дети? — сердито подумала Имоджин. — Однако вы опекаете нас на каждом шагу и не позволяете нам совершить ошибки!» Но ей хватило ума держать при себе эти язвительные слова.
Когда все желающие высказались, Генрих спросил:
— Кто хотел бы выступить в защиту Имоджин из Кэррисфорда?
Имоджин не удержалась и посмотрела на Фицроджера. Но хотя он ответил на ее взгляд и не стал выступать против нее, за нее он тоже не выступил. Она снова опустила голову.
— Имоджин из Кэррисфорда, — произнес король, — ты молода, и тебе пришлось пройти через тяжелые испытания. Сначала ты потеряла возлюбленного отца, затем твой замок был захвачен врагами. Свидетели рассказали нам о той отваге и решимости, с какой ты старалась спасти свой дом. Незадолго перед тем, как пойти на преступление, ты избежала непосредственной угрозы своей жизни и была вынуждена действовать вопреки женской природе, сбежав от своих обидчиков на свой страх и риск. Учитывая непоколебимую веру в тебя твоего мужа, мы признаем тот факт, что немыслимые для женщины поступки на время помутили твой разум. И мы приговариваем тебя к следующему наказанию: ты должна на коленях поклясться перед нами на святом кресте, что совершила ошибку, и молить твоего мужа о прощении.
Вперед выступил монах и с торжественным видом поднес к ее лицу большой наперсный крест, изукрашенный самоцветами.
Имоджин приняла его, в страхе оглядываясь. Ее глаза задержались на Фицроджере: его доселе непроницаемое лицо исказила какая-то странная гримаса. Неужели он понял, что Имоджин не в силах дать подобную клятву?
Она рухнула на колени, прижимая крест к груди.
— Положа руку на святой крест, — громко заговорила она, — я заявляю, что сожалею о том, что стала причиной стольких несчастий, и искренне прошу прощения у моего мужа, у моего короля и у всех собравшихся.
Но это было еще не все.
— Леди Имоджин, — покачал головой король, — мы не сомневаемся, что ты сожалеешь. Но тебе следует высказаться более определенно.
Имоджин снова постаралась найти способ избежать самого страшного, хотя и не надеялась на успех.
— Клянусь на кресте, к моему великому сожалению, я была вынуждена поднять руку на своего мужа, и прошу меня простить!
В зале снова поднялся ропот, грозивший перерасти в разъяренный шум. Король сердито поднял руку, призывая всех к тишине.
— Ты не собираешься дать клятву, не так ли, леди Имоджин?
Она посмотрела на него сквозь слезы.
— Сир, однажды мне уже пришлось дать на кресте лживую клятву, и это так уязвило мою душу, что я больше не смогу перенести такую боль. Я люблю своего мужа, ваше величество, и не могу поверить, что совершила ошибку, спасая ему жизнь, хотя и мне придется заплатить за это дорогую цену. Тем не менее я совершенно искренне умоляю о прощении и его, и вас, сир, и всех здесь присутствующих за то, что стала причиной многих несчастий, которые наверняка усугубит мой отказ дать клятву.
Вид Генриха не предвещал ничего хорошего. Его пальцы отбивали на столе все более частую дробь.
В тишине Фицроджер встал со своего места и поднял правую руку.
— Кнут.
Имоджин была потрясена, когда осознала, что все это время возле него стоял слуга с кнутом наготове! Она в ужасе смотрела на своего мужа, медленно приближавшегося к ней. Она заметила, что он все еще слегка прихрамывает.
— Сними накидку, — приказал он.
Молча, с пересохшим от страха ртом Имоджин расстегнула плащ, и он сполз на пол.
Она подняла взгляд на Фицроджера, такого высокого и грозного, и вспомнила, как он сек кнутом провинившегося солдата.
— Ты согласна с тем, что я имею право тебя наказать? — спросил он.
Она кивнула, не в силах сказать хоть слово.
— Я полагаю, что когда ты занесла камень над моей головой, то уже тогда ожидала наказания за свой поступок?
148 
