118 
Будь Ричард более мудр, тактичен или просто достаточно хитер в самом простом смысле этого слова, он послал бы за другими предводителями или сделал широкий жест, пригласив парламентеров в шатер, где от пустяковой простуды лечился Филипп. Но он подозвал к себе Хьюберта Уолтера и старого графа Альженейского, и с этими двумя людьми, которым доверял больше, чем другим, единолично принял капитуляцию гарнизона и единолично же продиктовал условия. Человек в плаще поднялся на ноги, выпрямился и с достаточно высокомерным видом взял на себя обязанности переводчика. Было условлено, что гарнизон Акры — около двух тысяч четырехсот человек без оружия — будет обменян на такое же число христиан, находившихся в плену у сарацинов. Пока христиане не будут возвращены, сарацины останутся в гарнизоне в качестве заложников.
Это была кратчайшая, предельно прямая сделка, и когда она была заключена, один из эмиров вынул из рукава кусок материи и просигналил, чтобы открыли городские ворота. В них тут же показались два всадника, каждый с еще одной лошадью, покрытой богатым чепраком. Выразив свое удовлетворение в нескольких последних словах, с презрительной небрежностью переведенных светловолосым, сарацины на несколько шагов отступили, поднялись в седла и в сопровождении своих грумов галопом поскакали сообщить условия капитуляции Саладину, чей лагерь находился на тех же холмах. Когда они отъежали, светловолосый сорвал с себя яркий плащ и швырнул им вдогонку в знак полнейшего избавления от них. Некоторое время он постоял спокойно, обнаженный, если не считать куска материи вокруг бедер. У него было красивое, стройное, мускулистое, загорелое тело — какое-то изысканное и, если можно сказать так о теле, странным образом способное выражать мысли без слов. Потом он вдруг заговорил чувстве гордости и о победе, об освобождении и о презрении к врагу и снова упал на колени. Плечи его вздрагивали от рыданий.
Ричард, казавшийся несколько смущенным, протянул руку и тронул его за плечо.
— Сир, — учтиво проговорил он, — мне не известно ни ваше имя, ни звание, но от имени всего христианского мира я прошу вас быть нашим гостем.
Тот продолжал рыдать, и смущение Ричарда сменилось смятением.
— Полно, дружище! Слезы — в такой радостный день! Полно, вам нужно одеться и поесть. — И добавил: — Веселее, сэр, мы вместе пойдем на Иерусалим.
Тот продолжал рыдать и целовать ему руку, и я почувствовал острое нетерпение короля. Оглядевшись, он увидел меня.
— Отведи этого доброго человека в наш шатер и окажи ему гостеприимство. Дай ему все самое лучшее. — И добавил, обернувшись к освобожденному пленнику: — Полно, полно! Хватит плакать — мы весело проведем этот вечер вместе. Вы первый из многих! Но всему свое время. А сейчас у меня много дел… — Он повернулся, сорвал по пути яблоко с ветки и, надкусив его, направился заниматься делами, связанными с взятием Акры.
Итак, я остался с Рэйфом Клермонским, а в это время Ричард уже совершал первую из своих убийственных ошибок.
Да, он работал как вол на строительстве дороги, да, он отвечал ударом на удар, пока гарнизон не спустил свои флаги, верно и то, что под палящим солнцем, весь в пыли, он встретил эмиров, пришедших сдаваться. И никто не мог отрицать, что в это время Филипп Французский, лежа на кровати, ел вместе с Леопольдом Австрийским персики и гранаты. Но на осадных башнях находились и французы, и австрийцы. И трудно было представить, что Ричард, известный своим бережным отношением к чувствам простых солдат, допустит удаление австрийского флага, установленного на своем участке стены теми, кто честно сражался ради общей победы. Но вечером того же дня он, упоенный успехом и торжествуя победу, заметив флаг, сказал:
— Почему здесь торчит этот флаг? Снимите его.
Леопольд навсегда запомнил это оскорбление и никогда не простил своего союзника. Однако, как ни странно, простые солдаты не придали словам Ричарда никакого значения. И французы, и австрийцы стали понемногу переходить на его сторону. Леопольд и Филипп заговорили о дезертирстве и о подкупе, но я, постоянно бывая с солдатами, слышал другое: «Я присоединился к крестовому походу и пойду за тем, кто энергичнее всех ведет нас к победе», — рассуждал при мне один здравомыслящий солдат. «Ричард сражается, а эти отсиживаются, и для нас он — единственный предводитель», — говорили другие.
И я подумал о Вильгельме Тирском, проповедовавшем идею крестового похода в Европе, и о его святейшестве, благословившем всех, возложивших на свои плечи крест. Для них вся армия крестоносцев была единой, тесно спаянной массой, в которой ради общего дела растворялись отдельные национальности, привилегии, таланты, победы и амбиции. Но люди никогда не сплавляются в единую массу. Они выходят из колыбели разобщенными и разномыслящими и остаются таковыми до могилы. Даже дело Гроба Господня может поддерживать в них дух единения не дольше, чем до сигнала вечернего горна. В один прекрасный день, когда все идеалисты будут посрамлены, армия наемников, возглавляемая единым предводителем… Но я отклонился от темы.
118 
