180 
— А где парень, который рассказал об этом, мадам?
— Он сейчас должен быть в Кентербери, — сказала Элеонора. — Я послала его туда рассказать все, что он знает, Хьюберту Уолтеру, предварительно заставив писцов все записать и хранить с моими бумагами. Видите ли, Анна, рассказ Блонделя находится в полном противоречии со всем тем, что все время утверждал Уолтер, и я подумала, что прямой разговор самого епископа с Блонделем послужит одновременно и проверкой, и подтверждением правдивости менестреля. Все это так трудно объяснить… — Руки ее все тем же рассеянным жестом потянулись к голове. — Я безоговорочно верю этому юноше. И нахожу вполне резонным считать, что, уезжая из Палестины, Ричард пожелал взять с собой компаньона — незаметного, полезного и симпатичного. А Блондель был с ним на протяжении всей кампании. Что могло выглядеть более естественно, а? — Прямой взгляд ее выцветших глаз, более бледных, чем когда-либо, сиявший из темных глазниц, был искренним, но, я сказала бы, вызывающе искренним. И я подумала: она все знает, а каково матери знать такое про сына? Но я по-прежнему не была убеждена в том, что Блондель… — Я безоговорочно ему верю, — повторила она, — но чувствовала, что если просто напишу Хьюберту Уолтеру, будто один менестрель, лютнист, пришел и рассказал то-то и то-то, он не обратил бы на это внимания. Так было со многими рассказами. И решила, что, если бы в рассказе юноши присутствовала какая-то фальшь, он не захотел бы попадаться на глаза Уолтеру. Уолтер знал… и…
«Знал и о том, о чем ты думаешь», — добавила я про себя. А вслух сказала:
— Вы очень умны, мадам. — И я действительно так считала.
— Женщины не должны быть умными, — резко сказала она и красноречиво взглянула в сторону камина, где болтали Беренгария и Иоанна. — Мужчины ненавидят умных женщин — и Бог тоже, Анна Апиетская. И я узнаю его ненависть и думаю, что это гневит его больше, чем когда-либо. Как я могу верить в то, что Бог мой друг, когда дела идут так, как идут теперь? Из моих четверых прекрасных сыновей — ведь даже Иоанн красив и, если захочет, может очаровать хоть птицу, сидящую на ветке дерева, — осталось только двое. Ричард брошен в неизвестную темницу, а Иоанн уничтожает население королевства своего брата огнем и мечом.
Я внимательно ее слушала. Она снова посмотрела в сторону камина, задержала взгляд на Беренгарии и сурово продолжила:
— Отплывая из Мессины, я отправлялась спасать Англию от Лонгшама. Я так его прижала, так доняла, что в конце концов он попытался выскользнуть из Дувра, переодевшись женщиной, но рыбацкие жены обступили его и забили насмерть — конец по заслугам! Наконец настала очередь разделаться с этим флюгером Иоанном. Но что произошло? Желая насолить мне, Филипп Французский отказался от участия в крестовом походе и вернулся домой, чтобы поддержать и укрепить Иоанна так, чтобы тот смог бросить мне вызов. Повторилась моя фатальная неудача! И вот теперь, — продолжала она, запуская в волосы пальцы, — история с Ричардом. Я знаю, чувствую сердцем, что если бы я взялась за дело, то провалила бы его, но кто сможет этим заняться, если я опущу руки? Я его мать…
Я попыталась вспомнить историю Элеоноры, известную мне либо непосредственно, либо из песен и рассказов. Ей и вправду всегда не везло. Она отличалась умом и коварством, и все же жребием ее всегда бывала неудача. А задача, стоявшая перед ней теперь, действительно была непосильной.
Мне стало жаль ее, и я была готова простить ей презрительные и неприязненные взгляды и явное физическое отвращение, которое она питала ко мне, когда мы жили вместе. Я ответила ей так благожелательно, как только могла. Мне всегда удавалось быть доброй к несчастным.
5
В последующие дни все они почувствовали себя несчастными.
Его святейшество слал в ответ бессмысленные утешительные письма, доводившие до бешенства своей пустотой. Любой из нас, способный отделить человека от его официальной функции, — то есть Элеонора и я — не мог не увидеть, что это письма слабого, нерешительного, сбитого с толку человека, который правильно рассуждал, но не имел ни малейшего понятия о том, как привести в действие свои прекрасные намерения.
От императора приходили более дружеские и сердечные письма. Но это были письма для дураков! Если бы он знал, если бы был уверен, если бы нашелся его английский кузен… Но империя такая огромная, в ней столько князей-курфюрстов, что будет роковой ошибкой поставить кого-то под подозрение, которое может не подтвердиться…
180 
