К счастью, ничего другого мне в этот день не предстояло. Мануэль, как я уже знал, во второй половине дня оказывался в надежных, тренированных руках тети Юлии, которая собиралась пойти с ним купить куртку. Что касалось моей бывшей жены Гудрун, то она ждала моего звонка, ведь по электронной почте она еще не совсем доконала меня. И я бы, может, и позвонил ей ближе к вечеру, но она меня опередила.
– Привет, Гери, ну и историю ты раскрутил, она и впрямь умопомрачительная! Теперь о тебе все говорят. Я потрясена, а Флорентина тем более. И Бертольд поздравляет тебя, он специально из-за этого звонил из Варшавы, – сказала она.
При этом у нее был тот неконтролируемый голос, скачущий то вверх, то вниз, где в него вторгались то хроническая разочарованность, то полная зачарованность – совсем как тогда, когда я сделал ей предложение, в тот момент, когда наши любовные отношения уже выдохлись.
– Да, это по-настоящему классная история, – произнес я так небрежно, как только мог.
Нечасто мне выпадал случай столь искренне проявить перед Гудрун ложную скромность.
– И где ты только ее нарыл? Откуда она у тебя вообще? И как ты… Тексты написаны превосходно… и так много, – запиналась она. – И скажи, кто же этот… Где ты взял этого восхитительного мальчишку, этого Мануэля?
– Получил непорочным зачатием, как Дева Мария, – сказал я довольно близко к правде. – Это сын моей очень хорошей старой знакомой.
– Я ее знаю?
– Алису? Нет, вряд ли.
– Я, кстати, еще раз говорила с папой, – сообщила она после продолжительной искусственной паузы, в которой ее голосовые связки пришли в нормальное положение: в разочарованность. – И он сказал мне, что Норберт Кунц готов взять тебя назад.
– В самом деле?
– Тебе даже не придется извиняться, тебе нужно только…
– Гудрун, дорогая, – тут я уже чуть было не начал злиться. – Тема «Дня за днем» для меня закрыта раз и навсегда. Они выкинули из номера эту историю про Махмута, которая теперь гонит такую волну, потому что она не ложилась в русло их убогой идеологии. Я – туда – больше – не – вернусь! Это тебе понятно?
– А на что же ты будешь жить?
– На публикации вроде этой, для «Нового времени», – ответил я.
– Но много ли наберется таких историй?
– Достаточно наберется, – заметил я.
– И все они только тебя и дожидаются?
– Частью дожидаются они, частью дожидаюсь я, и иногда мы будем идти навстречу друг другу, я так думаю.
Это были те фразы, которые нравились мне самому, но Гудрун не знала, что с ними делать, и по ним-то она в свое время и заметила, что больше ей со мной делать нечего.
– Гери, я просто беспокоюсь…
– Я знаю, Гудрун, но тебе беспокоиться абсолютно не имеет смысла, если я сам не беспокоюсь. Это мои заботы, они принадлежат мне. И я начинаю о них беспокоиться, когда они беспокоят меня, а пока они меня не беспокоят, то и я о них и не беспокоюсь, и уж тем более я не беспокоюсь о них, если вместо меня начинаешь беспокоиться ты. Понимаешь, что я имею в виду?
Тут она больше ничего не сказала, и мы смогли распрощаться довольно мирно и спокойно.
* * *
Только я успел разделаться с Гудрун и ее, как я знал, вполне справедливым беспокойством и хотел уже посмотреть последние имейлы на тему дела Махмута, как последовал еще один звонок. То была Клара Немец из «Нового времени». И это был явно день взволнованных женских голосов по телефону.
– Господин Плассек, не могли бы вы сегодня ненадолго зайти ко мне в редакцию?
– Сегодня? Это довольно затруднительно, – сказал я, глянув на свою полосатую фланелевую пижаму. – А в чем дело?
– Мне бы не хотелось говорить об этом вот так.
– Это плохая новость?
– Нет, это не плохая новость, это хорошая новость, и даже, я думаю, особо хорошая новость. И об этом нам надо поговорить.
О’кей, это был аргумент. Я бы еще с удовольствием спросил, не связана ли эта особо хорошая новость – а вдруг – с работой для меня. Но я не хотел рисковать и пообещал зайти в редакцию ближе к вечеру.
Шестое пожертвование
Меня принимали как какую-нибудь поп-звезду – правда, скорее поп-звезду типа Кита Ричардса или Оззи Осборна, когда примешивается уже немного смирения перед преклонным возрастом и его следами, а может, то было сострадание, поскольку собравшийся небольшой приветственный комитет был однозначно уже следующего поколения журналистов и производил впечатление поразительной свежести и полноты сил. Все они исправно назвали свои фамилии, дождались рукопожатия и потом разошлись по рабочим местам.