12 
«Святая Матерь Божья, сжалься над нею. Господи, пусть герцог познает справедливое возмездие!»
— Почему вы не поможете ей? — с нажимом спросила Катерина.
В ее голосе не угадывалось сострадания или тревоги, одна лишь угрюмая настойчивость.
— Ведь он же делает ей больно. Господь, конечно же, хочет, чтобы вы ей помогли.
Бона ответила, не поднимая головы:
— Мы всего лишь женщины, которые слабее мужчин. Если кто-нибудь из них не приходит на помощь, нам остается лишь полагаться на милосердие Господа.
— Только трус ждет помощи от Господа! — Рот Катерины дернулся от возмущения.
Разозленная ее нападками на Бону, я развернулась к Катерине и заявила:
— Если все так, мадонна, почему же ты сама не остановишь своего отца? Ты же его любимица, убеди герцога, огради его от греха и спаси девушку.
Не отрывая уха от двери, Катерина показала мне язык, а Бона, погруженная в молитву, ничего не заметила.
— Вы все несете чушь, — заявила Катерина. — Сначала вы говорите, что мой отец — грешник. Потом утверждаете, что Господь наделил его властью, поэтому желания этого человека надо уважать. Он хочет спать с хорошенькой девушкой. Так в чем его грех? А если мой отец все-таки грешник, то почему Господь столь опрометчиво сделал его герцогом?
Бона не открыла глаз, но по ее щеке под вуалью прокатилась крупная слеза. Не в обычаях герцогини было призывать к ответу Господа или супруга.
— Если не хочешь молиться за отца, то помолись хотя бы за девушку, — проговорила она сдавленным, дрожащим от слез голосом.
— Просто дело в том, что правитель может делать все, что только пожелает, — продолжала Катерина.
Она попыталась сказать что-то еще, но ее слова заглушили громкие мужские голоса, донесшиеся со стороны Кроличьего зала:
— Герцог! Герцог! Ваша светлость!
К этому сиплому гнусавому крику тут же присоединились другие, вскоре заглушенные звуками борьбы.
Катерина, заинтригованная происходящим, выскочила в коридор, чтобы выяснить причину шума. Через минуту она снова вбежала в часовню, явно испуганная, и опустилась на колени перед алтарем, подальше от Боны.
По каменному полу лоджии звонко застучали каблуки, в следующее мгновение в дверях часовни появились трое мужчин в плащах, с короткими обнаженными мечами. Один из них, рослый и широкоплечий, вошел внутрь. Увидев дверь, ведущую в покои герцога, он дернул ручку, понял, что та заперта изнутри, и кивнул своим спутникам, которые принялись выбивать ее плечами.
Бона возмущенно развернулась к чужакам.
Тем временем рослый незнакомец с прямыми темными волосами, разделенными пробором и спадающими на плечи, отвесил всем нам низкий поклон, затем распрямился и проговорил:
— Дамы, примите мои глубочайшие извинения за то, что прерываю вашу молитву и нарушаю покой в доме Господа, но одной представительнице вашего пола явно угрожает опасность. Прошу простить, однако нам придется вмешаться, чтобы дело благополучно разрешилось.
Он говорил с отчетливым тосканским акцентом. Речь выдавала в нем человека в высшей степени образованного, насколько это возможно для персоны благородного происхождения, но вот голос его оказался ужасно гнусавым. На вид чужаку было около тридцати, возможно, чуть больше. Сказать наверняка мы не могли, этому мешало очень необычное лицо: совершенно квадратная нижняя челюсть, подбородок, сильно выдающийся вперед, и неправильный прикус. Поэтому нижняя губа выпячивалась, а верхняя почти исчезала, когда он говорил. Это еще полбеды. У незнакомца был громадный нос с плоской переносицей, сильно сужавшийся к концу и свисавший набок. Я невольно подумала о глиняной маске, которая слишком долго дожидалась обжига и перекосилась. Этот человек, наверное, выглядел бы нелепо или невероятно уродливо, если бы не редкостный ум, который так и светился в глазах, а еще уверенность и чувство собственного достоинства.
Я поднялась, неохотно сделала реверанс и произнесла, стараясь скрыть свое негодование:
— Мессир, вы прервали молитву моей госпожи и нарушили покой святого места.
Я многозначительно посмотрела на двоих его спутников, которые тяжело дышали после нескольких неудачных наскоков на дверь. Как и рослый незнакомец, они были в новых зимних плащах, отделанных по рукавам и вороту коричневым мехом куницы.
— Не называйте меня мессиром, — ответил он, явно встревоженный тем, что крики девушки сменились приглушенными стонами. — Я простой мещанин, который пытается помочь слабому. Прошу прощения, вероятно, все вы сейчас переживаете тяжелый момент. Но неужели никто во всем замке не слышит, что женщина зовет на помощь?
12 
