Последние отзывы

  11  

— этот парень молодец, убил себя, своего отца, мать и жену… не тронул только троих детей и собаку, лучший поэт со времен Бодлера^[13].

— серьезно?

— серьезно, блядь.

мы выбираемся из машины, я отмахиваю крестное знамение за здравие батюшки-аккумулятора, чтобы его хватило хотя бы еще на один пуск.

Джек барабанит в дверь:

— эй, Птаха! Птаха! это Джек!

дверь отворяется, и я вижу Птаху, приглядываюсь внимательнее, потом еще внимательнее, я никак не могу разобрать — мужчина это или женщина, лицо — очищенная дурманящая сущность непорочной красоты, да — это мужчина, понимаю по движениям, и еще понимаю, что парень может с легкостью огрести люлей и нарваться на крайнюю жестокость при каждом появлении на улице, его могут даже убить за то, что он не превратился в мертвеца, я на девять десятых уже труп, но одна десятая во мне еще сохраняет жизнь, как последняя пуля в стволе.

— Птаха, мне нужно двадцать, — говорит Джек. Птаха отшелушивает ему денег, плавным и бесстрастным движением.

— спасибо, малыш.

— пожалуйста, зайдете?

— можно.

мы входим, садимся, оглядываю книжный шкаф, не вижу ни одной глупой книжонки, все, на что натыкаюсь, меня когда-то восхищало, что за черт? это сон? а рядом прекрасное лицо этого парня, и каждый раз, когда я смотрю на него, мне становится хорошо, так хорошо, как будто после очередного запоя, спустя неделю голодухи перед тобой появляются горячие бобы с соусом чили, ну, блядь, вечно я на страже.

Птаха, и океан, и сдохший аккумулятор, ведро с болтами, копы, патрулирующие свои дурацкие сухие улицы, что за гнусная война идет? и что за идиотский кошмар, лишь холодное пространство прошмыгнет между нами, всех ждет крах, очень скоро мы превратимся в никчемные, разбитые детские игрушки, в каблучки, что сейчас сбегают по лестнице так весело, а потом разваливаются вдрызг — и нет их, нет, болваны и тупицы, болваны и тупицы, нахуй всю эту нашу напускную храбрость!

перед нами появляется кварта виски, я одним глотком засосал четверть пинты, блядь, я поперхнулся, слезы брызнули градом, идиот, скоро уже полтинник, а я все пытаюсь изображать крутого — вонючий Герой-Блевотина.

приходит жена Птахи, мы знакомимся, она вся такая плавная в коричневом платье, она просто струится вся, струится, а глаза смеются, а она струится, говорю вам, струится…

— УХ ТЫ! УХ ТЫ! УХ ТЫ! — восклицаю.

она так хороша, что я подхватываю ее, обнимаю и кружу, смеясь, никто не считает, что я сбрендил, все просто смеются, все всё понимают, я отпускаю ее, мы снова усаживаемся.

Джек рад, что я не стесняюсь, он взвалил на себя мою душу и утомился, он просто сидит и ухмыляется, он молодец, нечасто в жизни удается посидеть в комнате с людьми, которые помогут тебе, лишь только ты посмотришь на них, послушаешь их. это был именно такой волшебный момент, я понимал это. я раскраснелся и полыхал, как кукурузное рагу с красным перцем, но это не важно.

я взял и засосал еще четверть пинты, от смущения, осознал, что из нас четверых я самый слабый, и я не хотел им навредить, просто решил реализовать их спокойную святость, я любил, как обезумевший пес, который ворвался на площадку, где выгуливают истекающих соком сучек, только здесь мне. могли показать и другие чудеса кроме спермы.

Птаха посмотрел на меня и спросил:

— видел мой коллаж?

затем выставил на обозрение какую-то поебень, увешанную женскими сережками, клипсами и всякой такой дрянью.

(кстати… похоже, по ходу повествования я перескакиваю с настоящего времени на прошедшее, и если вам это не нравится… вставьте ниппель себе в мошонку, наборщику — оставь как есть.)

короче, я пускаюсь в долгое, занудное витийство о том, отчего и почему мне не нравится то или это, а также о том, как страдал на занятиях всяким искусством…

Птаха выдергивает из меня затычку.

тогда я говорю, что вся эта муть с «нарезкой», «мозаикой» и «коллажами» всего лишь модная развлекуха, и Птаха усмехается мне. я не раз слышал всякие закулисные разговоры о том, что, пожалуй, единственный наркоман, кто по-настоящему экспериментирует с «нарезкой», это Уильям Берроуз^[14], который владеет компанией Берроузов, он умеет прикидываться крутым, тогда как внутри жирный слабак и говно свинячье, вот что я слышал по большому секрету, правда ли это? а хрен его знает, в любом случае Берроуз абсолютно душный писака, и если бы не эти литературные шишки, с которыми он якшался, то он бы остался ничем, как и Фолкнер почти нуль для всех, кроме парочки крайних экстремистов с Юга, таких как мистер Коррингтон^[15] и мистер Нод — два друга, хуй да подпруга.

  11