56 
Померанцев улыбался с плаката такой равнодушной, отстраненной улыбкой. Олеся замерла на секунду перед стеклянной дверью магазина, а затем вдохнула поглубже и зашла внутрь. Книги были разложены на столике перед входом, они стояли, лежали, стопками и вразброс – обложкой или оборотом вверх. И со всех книг на Олесю смотрел он – ее муж Максим Померанцев.
Та же фотография с витрины, только маленькая, размещалась на обороте книги. Спереди обложка представляла из себя какую-то замысловатую сюрреалистическую картину, одну из тех, которые рисуются наркоманами – абсурдное количество деталей, разбросанные детали каких-то механизмов, части чьих-то лиц, выведенные с невообразимой точностью и дотошностью, но безо всякой логики и смысла. Люди, висящие в воздухе, кот, летящий в сторону.
Олеся приблизила лицо к обложке. Она знала, что ей категорически запрещено читать и даже смотреть на книгу, и от этого было еще интереснее и волнительнее. С холода руки плохо слушались, и девушке пришлось приложить усилия, чтобы раскрыть книгу на нужной странице. Она называлась «Камео». Что значило это слово, Олеся не знала. Может быть, чье-то имя?
Соблазн был велик. Купить и прочитать. Ничего не сказать мужу. Жить дальше, как Раскольников, зная, что преступление совершено и заповедь нарушена.
«Портрет страсти, соединение времени и места, повествование, сотканное из аналогий и метафор, тонкая грань между личностью и событием, где одно порождает другое…»
– Гхм! – скривилась Олеся. Что ж, кто бы сомневался, что аннотация окажется столь замороченной. Портрет времени и места? Господи, боже мой! Что это значит? Олеся посмотрела в последний раз в глаза Максиму с фотографии. – Не буду, не буду, ладно!
Она шла с репетиции и была в исключительно хорошем настроении, чтобы нарушать заповеди. Шебякин был доволен и тем, как Олеся играла роль, и тем, как она похудела. Всего неделя на кофе – и ее черты приобрели необходимую хищную резкость, и круги под глазами стали ярче. Никто не сказал, что нужно выглядеть красиво. Она должна была выглядеть в кадре так, словно в любую минуту готова покончить с собой. Натянутая струна.
Олеся открыла дверь своим ключом, в последний раз позабавившись мыслью о том, что все это – весь этот мир, в котором она сейчас живет, с любимым мужем, с главной ролью в руках – вымысел, порожденный больным воображением. В квартире вкусно пахло. С тех пор как Олеся стала худеть, Померанцев (вымышленный или натуральный, не имеет значения) словно с цепи сорвался – готовил почти каждый вечер, словно умышленно стараясь свести с ума голодную Олесю. Вызов брошен. Чего ты хочешь больше – мяса с румяной сырной корочкой или прыгать голой на крыше здания провинциального театра.
– Есть будешь?
– Уже поела. Я просто посижу с тобой. – Вызов принят. Олеся заварила себе горячего чаю и приготовилась к тому, как трудно будет смотреть, как Максим ужинает. Бледный, не тот, что на плакате. Оживленный, мирно настроенный, странный.
– Что делала? Что-то тебя целыми днями нет?
– К утренникам готовлюсь, – усмехнулась Олеся. – К новогодним. На деньги от утренников потом могу год жить.
– Снегурочка ты моя. – Померанцев плюхнулся на стул, поджал под себя ноги и принялся с аппетитом есть. – Ты курить начала, да, моя девочка? Или это для роли Снегурочки в утренниках надо курить? – Вопрос был задан ровным тоном без каких-то эмоций или подозрений, но Олеся тут же встрепенулась. Что-то было не так. Померанцев назвал ее «моей девочкой»? Плохой знак, недобрый.
– На репетиции. Рядом со мной курили много, – ответила она. – А что?
– Так, ничего особенного, – пожал плечами Померанцев, продолжая поедать свое мясо. Вот только он не сводил взгляда с Олеси.
– Пойду прилягу.
– Ты похудела, – бросил он. – Тебе не идет.
– Да? А все мечтают быть худыми, как щепки.
– У тебя анорексия? Почему? – Этот легкий, неестественно веселый тон начал раздражать Олесю.
– Может быть, у меня депрессия.
– Я хочу, чтобы ты съела мясо. Приготовил его для тебя, девочка моя. Там еще полная сковородка.
– Не хочу, я же сказала. – Олеся попыталась уклониться от его взгляда, но не смогла, Максим изогнулся, подхватив тарелку, и заглянул в глубь Олесиной души, открытой книги, в которой он так любил рисовать на полях неприличные картинки.
– Не хочешь или не можешь?
– Не хочу. – Она сглотнула, чувствуя запах мяса, который распространялся вокруг тарелки.
56 
