– Шо? Десять лет?! У меня не забились ухи, и я правда слышала этот неконструктивный бред? Ваня, плюньте ему в глаза, я бы сама, но, увы… Плюньте за двоих, я вас умоляю!
– Ты точно вернёшь её? – приподнялся задумчивый казак.
Рахиль кричала и возмущалась, но её уже не слушали. Ситуация была проста и логична, товар – деньги. Товаром выступала любимая еврейка, а средством вечной платы – душа мятежного подъесаула. И все трое понимали, что решение по сути уже принято…
– Без обид, ничего личного, – виновато напомнил и. о. Вельзевула. – Бизнес, только бизнес. Вот бумаги, подпишите договор.
– Я таки… вылезу и сама вас убью, – тихо всхлипнула израильская военнослужащая. – Потому как я была дурой, а вы мне не дали пострадать, а оно нечестно…
– Я люблю тебя, – просто ответил Иван.
– Таки я тоже, но я же ничего не подписываю!
– У нас вариантов нет…
– Вот именно, – поспешил напомнить демон. – Вариантов действительно нет. Увы, сочувствую, где-то даже сострадаю, но… Один росчерк пера – и проблемы нет!
– Ладно, ладно, не толкай под руку, а то перекрещу ненароком. – Подъесаул ещё раз с нежностью вгляделся в любимое плоское лицо, разгладил его на коленке ладонью и, вторично цыкнув на нечистого, пробормотал: – Я быстро… на память… Она же сейчас в таком положении, что просто грех не воспользоваться.
– Чего?! – в один голос взвыли и еврейка, и оранжевые глаза, но было поздно – бывший филолог от души поцеловал газетный портрет обалдевшей влюблённой.
Грянул гром! Настоящий, небесный, и отнюдь не в фигуральном смысле. Иван вдруг понял, что ему отвечают живые, тёплые губы…
– А договор подписать, сволочи?!!
Эх, Матерь Божья, Пресвятая Богородица, да кому он теперь на хрен нужен, этот договор с дьяволом?! Потому что перед счастливым казаком стояла живая, здоровая, настоящая, осязаемая госпожа Файнзильберминц, и её руки двумя крылатыми движениями легли на казачьи погоны. Нечистый обладатель оранжевых глаз выругался, плюнул и исчез вместе со своими неподписанными документами. Оба седых эльфа, что характерно, даже не обернулись, им было вполне комфортно в своём самодостаточном мирке на две персоны…
– Ты вернулась?
– А то! Таки можно я вас поцелую?
– Валяй!
Юная еврейка осторожно коснулась мягкими губами чуть обветренных губ влюблённого подъесаула. На мгновение смешливо поморщилась и потёрла кулачком нос.
– Щекотно… Ладно, ладно, сбривать усы шашкой не прошу, понимаю, шо они часть вашего национального характера и устойчивая деталь казачьего имиджа.
– А теперь я тебя поцелую…
– Таки легко! Тока вот сюда. – Она чуть оттянула воротник, запрокинув кудрявую головку.
Иван прикрыл глаза, набрал полную грудь воздуха и запечатлел долгий мужской поцелуй на её белой шее. Просто поцелуй, страстный, нежный, но без прикусываний и зубов.
– Уо-о-о-у-у?! – то ли промычала, то ли провыла Рахиль, уже всерьёз наливаясь плохо контролируемой страстью. – Ой, мама, а… а шо, таки нигде в обозримой округе нет небольшого отеля с номерами на двоих или хотя бы компактной группы предельно густого кустарника? Потому как оно мне таки уже здорово начинает нравиться…
– Ничего не выйдет, дети мои, – грустно ответил Миллавеллор, так и не оборачиваясь.
– Даже если мы оба этого хотим? – храбро фыркнул казак, уверенно обнимая прильнувшую к нему израильтянку.
– Не сердись, любовник, книгочей и воин, – так же ровно, не повышая голоса, произнесла седая принцесса Арддурхоума. – Мы были виноваты перед вами, но, надеюсь, искупили свою вину. Подойдите сюда, взгляните сами…
В её тоне было что-то такое… Печаль? Разочарование? Безнадёжность? Или, может быть, всё это вместе взятое вкупе с нехарактерной для истинного толкиениста покорностью судьбе? Чего гадать зря, если чужая душа – потёмки, то эльфийская – вообще мрак…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
О том, что запачкаться куда легче, чем отмыться. А совершить грех проще, чем замолить его. И гораздо приятнее, кстати…
– Смотрите. – Нюниэль приподняла руку седого наркомана, демонстрируя плотно сидящее на его мизинце золотое кольцо.
– Но… оно таки было чёрным?! – первой сообразила еврейская умничка.
Пожилые молодожёны грустно кивнули…
– Вот именно, девочка, как говорил безвременно усопший У Чжень: «Можно набить целый рот золотыми зубами, но ни один простой, человеческий, настоящий – никогда уже не вырастет сам…»