42 
Казалось, Берри спал. Голова свесилась немного набок, глаза закрыты, два ремня вдоль тела и шесть поперек, он был крепко связан, пока умирал на этой белой койке с толстым матрасом, на вид довольно мягким.
Охранник в тюремной форме открыл дверь кабинки и подошел к только что умершему мужчине. Он осторожно поднял руки умершего и вынул первую иглу из трех.
Эдвард Финниган не мог пошевелиться.
Он смотрел на того, кто уже перестал дышать, смотрел на сестру и шурина убитого, которые стояли перед тем, кого ненавидели; они плакали от горя и облегчения: их родственника не вернешь, но человек, посмевший разлучить их, теперь тоже был мертв, он получил заслуженное наказание, а семья — ощущение свершившегося возмездия.
Теперь они могли жить дальше.
После того, как это свершилось.
Дальше.
Дальше.
Финнигана передернуло, он почувствовал, как его тело пришло в движение помимо его воли. Он и сам так долго ждал. Десять лет. Уже десять лет убийца его дочери сидит неподалеку отсюда, в другой части большого здания, и все продолжает и продолжает жить. Дважды адвокатам и этим треклятым противникам смертной казни удалось добиться отсрочки исполнения приговора. Но дальше так продолжаться не может. С этого самого дня в штате Огайо казни возобновились. Скоро и на его улице будет праздник. Праздник для него и Алисы. И тогда к ним, наконец, вернется покой. Свершится возмездие. Чтобы они могли жить дальше. Жить дальше.
Мальчишка, — тогда он был еще мальчишкой! — который отнял у них дочь, заплатит за все.
Скоро он тоже будет лежать там, в камере, и три канюли для смертельных инъекций будут подсоединены к его телу, в котором перестанет биться сердце.
Финниган, как обычно, мешкал. Другие уже насмотрелись вдоволь и торопились уйти, он же медленно прошел мимо трех окон. Ему нравилось смотреть на тех, кому суждено было умереть, жизнь за жизнь, и хотелось плюнуть в стекло — в тех, кто больше ничего уже не отнимет.
Финниган договорился с Уорденом и предупредил на центральном посту восточного блока, что после казни пройдет через Death Row. Давненько он уже там не был. Только посмотреть, как он выглядит, изменился ли, начала ли уже смерть подтачивать его.
Воздух был влажным. Как всегда. Но он успевал забыть это за время, проходившее между посещениями, забыть духоту в том коридоре с камерами по обе стороны.
Он остановился, не дойдя пару метров. Этот негодяй ни о чем не подозревал. Несколько широких шагов, и вот он уже стоит перед решеткой камеры номер восемь.
— Твой черед следующий. После лета.
Джон Мейер Фрай лежал, отвернувшись лицом к противоположной стене. Он не спал, просто лежал в оцепенении.
— Уходи.
Джон снова услышал этот голос, который он пытался научиться не слышать.
— Как время бежит, Фрай!
— Уходи же.
— Я только что видел одного из твоих дружков. Его больше нет. До осени, Фрай, тогда и тебя не станет. И уже никакие прошения о помиловании не помогут.
— У меня нет дружков.
Джону Мейеру Фраю недавно исполнилось двадцать восемь. Когда он попал сюда, ему было семнадцать. Он почти ничего не понимал. Что-то произошло, и он вдруг оказался здесь и должен ждать.
— Твоя сперма. В ее теле!
— Я любил ее.
— Ты убил ее!
— Ты знаешь, что это не я.
Джон смотрел на усатого мужчину с зачесанными назад волосами — в его глаза, он таких никогда раньше не видел, даже среди здешних безумцев.
— Вот уже несколько лет я тебе не читал.
Книга в руках Финнигана, красный переплет, золотой обрез.
— Сегодня Четвертая книга Моисеева, тридцать пятая глава, шестнадцатый и девятнадцатый стих. Я просто не хочу, чтобы ты забывал, Фрай.
Джон молчал. Это невыносимо.
— …Если кто ударит кого железным орудием так, что тот умрет: убийцу должно предать смерти.
Финниган напрягает голос, словно припечатывает тем, что носит в себе.
— …Мститель за кровь сам может умертвить убийцу; лишь только встретит его, сам может умертвить его.
Он захлопывает книгу, звук эхом отдается в коридоре.
— Увидимся после лета, Фрай. В Огайо теперь настали новые времена. После лета противники смертной казни могут требовать отсрочку сколько им заблагорассудится. Я работаю там, где работаю. И знаю то, что знаю. Вот кончится лето, и я прочту тебе в третий раз, это будет последнее, что ты услышишь.
42 
