39 
Они сели за кухонный стол с красной рождественской салфеткой посередине, она, поди, пролежит тут до конца лета.
— Все как прежде!
— Ты знаешь, как бывает. Привыкаешь и не замечаешь, как все выглядит.
— Все красиво, Рубен. Мне здесь всегда было хорошо.
Рубен Фрай сел с торца, на этом самом месте он сидел еще тогда. Бенджамен и Кевин уселись за длинную сторону. Они оба смотрели на хозяина, и, кажется, Рубен немного сжался под их взглядами.
— Чего вы, собственно, хотите, мальчики?
Кларк полез во внутренний карман пиджака, достал фотографию и положил ее на стол перед Рубеном Фраем.
— Это касается вот этого человека. Нам кажется, что вы знаете, кто это.
Фрай уставился на фото. Лицо тридцатипятилетнего мужчины, бледное, худое, короткие темные волосы.
По трубочке капает лекарство, я это вижу, еще я вижу, как врач вкалывает иглу и вводит противоядие куда-то в бедро, мальчик должен очнуться, морфин лишь приостановил дыхание, я пытаюсь удержать его ноги, когда автомобиль поворачивает, я вижу его глаза, в них страх человека, который не понимает, что происходит.
— Что это, Кевин?
— Мне бы хотелось, чтобы вы ответили на этот вопрос.
Рубен Фрай продолжает смотреть на фотографию. Он протягивает вперед руку, поднимает снимок, держит его перед собой.
— Я не знаю, что это. Ты-то сам понимаешь, что это такое?
Кевин Хаттон смотрит на человека, который ему так симпатичен. Он пытается прочесть хоть что-то на этом круглом лице, в опущенных глазах, которые глядят на фотографию. Он не знает, удивление ли это или смятение. А что, если это все просто театр?
— Но ведь вы узнаете его, Рубен.
Рубен Фрай покачал головой:
— Мой сын мертв.
Я вижу его. В последний раз. Я это знаю. Так надо. Он выглядит испуганным. Он поднимется на борт самолета, и все кончится. Мне не нравится, что он так напуган. Но потом ему станет лучше. Так надо.
— Рубен, посмотрите на фотографию еще раз.
— Это мне ни к чему. Волосы короче. Кожа светлее. Этот человек похож на него. С одной, видимо, разницей, что этот — жив.
Хаттон подается вперед — если сидеть ближе, то, возможно, сказать будет легче.
— Рубен, я хочу, чтобы вы выслушали меня. Эти снимки сделаны двадцать восемь часов назад. В Стокгольме. В столице Швеции. Человек с фотографии утверждает, что он Джон Шварц.
— Джон Шварц?
— Но это ненастоящее имя. Мы получили отпечатки пальцев и пробы ДНК из шведской полиции. Они идентичны тем, которые есть у нас, которые были взяты раньше.
Хаттон немного подождал, надо убедиться, что их взгляды встретились, прежде чем закончить:
— Они идентичны тем, что были взяты у вашего сына.
Рубен Фрай вздохнул, или хмыкнул, трудно было понять.
— Ты знаешь, что он умер.
— Лицо на этой фотографии принадлежит Джону Мейеру Фраю.
— Ты сам был на похоронах.
Кевин Хаттон положил ладонь на руку Рубена, рукав закатан до локтя, как всегда.
— Рубен, мы хотели бы, чтобы вы поехали с нами в Цинциннати. Мы там вас допросим. Сейчас уже поздно. Так что вы доспите там. Я найду для вас хорошую кровать. А утром мы проведем обстоятельный допрос.
Кевин Хаттон и Бенджамен Кларк ждали в прихожей, пока Рубен Фрай медленно упаковывал туалетные принадлежности и смену белья в слишком большую сумку.
Они не торопили его.
Как-никак он только что увидел своего умершего сына на недавно сделанной фотографии.
Часть 2
За семь лет до этого
Январь
Казалось, что новый год наступил уже давно, а ведь всего несколько дней прошло, но у Вернона Эриксена стало легче на душе: наконец-то все кончилось — это постоянные нескончаемые разговоры и ожидания, когда все вокруг готовятся к этому главному в жизни празднику, чтобы разодеться в самые лучшие свои наряды, а потом в очередной раз испытать разочарование, поняв, что мечты остались лишь мечтами.
Всякий раз эта досада.
Тяжесть последних часов, которые словно липнут к коже, последний день года следовало запомнить, а Вернон испытывал к нему отвращение, почти страх, вспоминались все, кто покинул его, и одиночество становилось еще ощутимее.
Его мать внезапно умерла от рака, когда ему не исполнилось и двадцати, он вспомнил, как отец прибирал ее в их похоронном бюро, Вернон стоял чуть поодаль и видел, как отцовские руки осторожно обмывали белое лицо и как он плакал, когда расчесывал ее волосы.
39 
