59 
Они прождали час, на Кунгсхольменской церкви пробило двенадцать, все проголодались и пошли на Хантверкаргатан в весьма дорогое место с пальмами в окнах. Они ели молча, но молчание не было гнетущем — скорее уместная пауза, когда по молчаливой договоренности каждый может подумать о своем. Когда они встали и собирались уходить, Свен Сундквист подошел к кассе и купил две порции «салата дня». Он попросил упаковать его в пластиковые коробки с пластиковыми ножами и вилками, чтобы можно было взять с собой: тем двоим, Джону и Хелене Шварц, тоже надо подкрепиться, чтобы восстановить силы.
Они застали их сидящими на полу в центре комнаты.
Джон обнимал птичье тельце Хелены — щека к щеке, руки сплетены.
Свен, входя, покосился на женщину: интересно, на самом деле она все поняла или была из тех, кто знал, как надо изображать прощение?
Вошел Ларс Огестам, наклонился, присел на корточки и объяснил этим двоим, что им надо перекусить, им это не повредит, и добавил, что Джон, когда закончит, сможет подняться в зарешеченную клетку на крыше тюрьмы, Огестам договорился, чтобы ему дали несколько минут подышать свежим январским воздухом.
Хелена Шварц сидела на стуле в тюремном коридоре и ждала, пока Джон в сопровождении охранника отправился наверх. Она попросила разрешения закурить, Эверт Гренс, стоявший ближе всех, пожал плечами, и Хелена истолковала это как согласие, пошарила в карманах куртки и достала ментоловые сигареты.
— Я пять лет не курила.
Она зажгла сигарету, затянулась торопливыми затяжками, словно спешила.
— Вы ему верите?
Она немного дрожала, когда говорила это.
Эверт неохотно ответил:
— Я ничему не верю. Я уже говорил.
— Он правду рассказал?
— Не знаю. Вы знаете его лучше, чем мы.
— Выходит, что нет.
Два охранника маячили в другом конце коридора, уборщик драил пол немного поодаль.
— Он сидел в тюрьме?
— Если верить американским властям, то да.
— Десять лет?
— Да.
— Приговоренный к смерти?
— Да.
Она заплакала, очень тихо.
— Значит, он убил человека.
— Этого мы не знаем.
— Но его осудили за убийство.
— Да. И, черт побери, он, видимо, виновен. Но в то же время то другое, что он рассказывал: имя, наказание, побег, — все совпадает. Поэтому, возможно, он и правду говорит, когда утверждает, что невиновен.
Он протянул Хелене носовой платок, который всегда носил в кармане брюк. Она взяла его, вытерла глаза, нос и снова посмотрела на него.
— Такое случается?
— Когда осуждают невинного?
— Да.
— Не так уж часто.
Когда Джон вернулся, у него были мокрые волосы, бледные щеки покраснели: на улице было холодно и шел снег, долбаная зима продолжалась.
Все ждали его возвращения.
Трое полицейских, прокурор, Хелена.
Все они смотрели на него, следили за каждым его шагом, пока он шел к стулу, ждали, когда он продолжит свой рассказ.
— Приятно, когда морозец. Мне даже нравится, когда ветер пробирает до костей, тогда можно прийти домой и согреться.
Он встретился с ней взглядом.
— Так было там, где я вырос, в Огайо.
Хермансон давно сидела молча. Она знала, что скоро наступит ее черед. И вот он настал.
— Джон, мы слушаем. И ваша жена, Хелена, тоже слушает.
Это она, Хермансон, несколько дней назад начала с ним разговор, и ей его заканчивать.
— Но мы, Джон, все думаем: чему нам верить? Говорит ли задержанный правду? И почему, почему в таком случае он делает это только сейчас?
Джон кивнул:
— Думайте что хотите. То, что я рассказываю сейчас, — это то, что я знаю.
Хермансон подождала, потом протянула вперед руку — продолжайте, пожалуйста.
На стене у него за спиной висели часы, они раздражали его — часы, он все еще ненавидит их.
— Я знаю, что был прямо бешеным… Неуправляемый, вспыльчивый, я кидался на всех и каждого. Два раза меня отправляли в исправительную школу, а я этого заслуживал каждый месяц.
Он повернулся к часам, этой красной пластмассовой штуковине.
— Можно мне их снять?
Хермансон проследила за его взглядом.
— Конечно. Снимите.
Джон поднялся, снял часы и крюк, на котором они висели, подошел к двери, открыл и поставил с другой стороны у порога, прислонив к стене, затем снова закрыл дверь.
— Я знаю, что, когда мне было шестнадцать, я встретил ту единственную женщину, которую я, кроме тебя, Хелена, на самом деле любил.
59 
