Лёгкий, ненавязчивый романчик 
45 
Я наблюдаю, как она занимается самыми обыденными делами: зачесывает волосы в хвост, кормит собаку, завязывает Софи шнурки, — и хочу сказать, сколько она для меня значит, но никогда не говорю. Ведь если я признаю, что Делия — мой наркотик, то тем самым допущу, что однажды мне придется от нее отречься. А это невозможно.
В холле тюрьмы Мэдисон-Стрит, чей интерьер за вчерашний день, как ни печально, стал для меня почти родным, расставлены голубые кресла, а на стене висит телевизор. В одной стене проделана вереница окошек, вроде банковских, и специальные таблички отделяют «Посетителей» от «Только для адвокатов». Я подхожу к последнему и чувствую себя пассажиром первого класса, плывущим в серой массе простых смертных. Женщина-клерк, судя по всему, узнает меня.
— Вы вернулись, — с кислой миной цедит она.
Я приветствую ее лучшей улыбкой из своего арсенала.
— Доброе утро! — Сквозь щель внизу плексигласового окна я просовываю письмо из адвокатской коллегии штата Нью-Гэмпшир. — Вот видите? Я же говорил, что я — настоящий адвокат.
— «Настоящий адвокат»? Это же… Как же он называется? Ну, знаете, выражение типа «рабочий отпуск».
— Оксюморон.[14]
— Ну, если хотите себя обзывать, воля ваша. — Она берет авторучку. — С каким заключенным вы хотели встретиться?
В ожидании дежурного офицера, который сопроводит меня в тюрьму, я усаживаюсь в кресло и смотрю телевизор вместе с другими посетителями. Некоторые взяли с собой детей, и те теперь скачут у них на коленях, как зернышки кукурузы на сковороде. По телевизору идет, как мне сперва кажется, какое-то судебное телешоу, но тут я обращаю внимание на нашивку на рукаве бейлифа, стоящего у трибуны. «Офис шерифа округа Мэрикопа». Тогда я догадываюсь, что это, должно быть, внутренняя трансляция одного из здешних заседаний.
— La Mirada! — с гордостью восклицает сидящая рядом со мною женщина. Она указывает на экран своему малышу. — No es Papa guapo!
Наконец меня вызывают. Коренастый офицер, пропустив меня через металлодетектор, достает увесистую связку ключей и отпирает дверь в тесный, примерно в три квадратных фута тамбур. По сигналу из наблюдательного пункта открывается внутренняя дверь — и мы попадаем непосредственно в тюрьму.
На лифте мы поднимаемся на четвертый этаж, где находится приемная зона. Другой надзиратель проводит там собрание заключенных. Кто-то переговаривается со своими адвокатами в приватных комнатах. По длинной центральной секции вытянулись десятки бесконтактных кабинок для свиданий. В одной сидит арестант, пристегнутый цепью к табурету, и держит в руке телефонную трубку. По другую сторону стеклянной стены плачет женщина.
— Можете подождать здесь, — говорит мне надзиратель. — Мы приведем вашего клиента сюда.
«Сюда» — это в клетушку с флуоресцентной лампой, которая шипит и плюется, как мокрая кошка. Из этой точки я больше не вижу пристегнутого арестанта, зато вижу его посетительницу. Она наклоняется вперед и целует стекло.
Лет в одиннадцать я однажды застал Делию за страстными поцелуями с зеркалом в ванной. Я спросил, что она творит. «Тренируюсь, — как ни в чем не бывало ответила она. — И тебе бы тоже не помешало».
Я смотрю на часы. Прошло уже двадцать минут. Я встаю и ищу взглядом своего офицера, который оказывается на другом конце комнаты, углубленный в чтение спортивной странички «Аризона Репаблик».
— Извините, — говорю я, — моего клиента уже нашли? Его зовут Эндрю Хопкинс.
Смерив меня безучастным взглядом, мужчина, тем не менее, встает и берет трубку. Через несколько секунд разговора он поворачивается ко мне.
— Они думали, вам кто-нибудь сообщил. Вашего клиента уже судят в соседнем здании.
Взлетая по ступенькам, я торопливо набираю номер Криса Хэмилтона.
— Когда ты сможешь приехать? — спрашиваю я, не тратя время на приветствия и объяснения. Он как адвокат-попечитель обязан присутствовать в зале суда, даже если меня уполномочили в pro hac vice. Позвонить Делии я уже не успеваю, и она меня, разумеется, прикончит, как только узнает о случившемся. С другой стороны, она должна понять: Эндрю с минуты на минуту предстанет перед судьей в полном одиночестве. И перед этим судьей он собирается признать свою вину.
Это здание суда в десять раз больше любого суда в Нью-Гэмпшире. Прямо у входа бейлиф пропускает посетителей через рамку металлодетектора; какая-то женщина, крепко держа сына за руку, укладывает сумку на ленту конвейера. Служащие, снующие по коридору в хаотичном, как кажется, беспорядке, наталкиваются друг на друга и обсуждают дела за бесконечными чашками кофе. В креслах ожидают свидетели в колючих костюмах, купленных специально для этого случая, и живущие на социальное пособие дети с книжками-раскрасками. В подростках безошибочно угадываются те, кто здесь не впервые, — по мешковатым штанам и толстовкам с капюшонами, опущенными до бровей.
45 
