88 
Сейчас, сидя на уроке биологии рядом с Эллис Говат, — она отличный товарищ для лабораторных, несмотря на то что девочка, — я получаю от нее записку: «Сочувствую, что так вышло с твоим братом».
Я хочу поблагодарить ее за доброту. За то, что она оказалась единственной, кому не наплевать на Джейкоба. Она не стала, как средства массовой информации и безголовый суд, выставлять его на всеобщее посмешище за то, что он сделал.
За то, что сделал…
Я хватаю рюкзак и выбегаю из класса, наплевав на несущего вздор мистера Дженнисона. Учитель даже не комментирует мой поступок (что лишний раз красноречиво свидетельствует: это не моя жизнь, а параллельный мир). Иду по коридору без разрешения учителя, и никто меня не останавливает. Даже когда я миную кабинет директора и административное крыло. Даже когда кулаком открываю двойные двери возле спортзала и выхожу на слепящее полуденное солнце. Даже когда иду прочь от школы.
Похоже на то, что в частных школах, когда твоего родственника арестовывают за убийство, администрация и учителя делают вид, что ты невидимка.
Что, положа руку на сердце, мало отличается от их прежнего ко мне отношения.
Жаль, что я не взял скейтборд. Тогда бы я мог двигаться быстрее, мог бы отвлечься от мыслей, роящихся в голове.
Я видел Джесс Огилви живой и здоровой. Почти сразу после моего ухода к ней пришел Джейкоб.
Теперь она мертва.
Я наблюдал, как брат разбил о стену стул, как рукой выдавил оконное стекло. Иногда во время припадка я оказывался у него на пути, о чем свидетельствуют оставшиеся на мне шрамы.
Сложите два и два.
«Мой брат — убийца». Я произношу эти слова вполголоса и тут же чувствую резкую боль в груди. Нельзя произносить это так же просто, как «мой брат высокий» или «мой брат любит яичницу-глазунью», даже если этот вывод является истинной правдой. Но Джейкоб, которого я знал неделю назад, ничем не отличается от Джейкоба, которого я видел утром. Неужели это означает, что я непроходимый тупица и не заметил в своем брате главного изъяна? Что любой человек — даже Джейкоб — может стать тем, кем и представить было нельзя?
Да, с этим не поспоришь!
Я всю жизнь считал, что между мною и Джейкобом нет ничего общего, — оказывается, мы оба преступники.
«Но ты никого не убивал».
Внутренний голос звучит как оправдание. Насколько я знаю, у Джейкоба тоже были свои причины.
Эта мысль меня подгоняет. Впрочем, я могу мчаться, черт возьми, быстрее ветра, однако от грустного факта не убежишь — я ничем не лучше тех козлов в школе: я уже решил, что мой брат виновен.
За школой, если углубиться подальше, раскинулся пруд. Зимой здесь оживленно: по выходным разжигают костры и готовят конфеты-суфле, а несколько деятельных папаш-хоккеистов убирают широкими лопатами снег, чтобы импровизированный матч можно было проводить на всей поверхности замерзшего пруда. Я ступаю на лед, хотя у меня нет с собой коньков.
В будний день здесь малолюдно. Несколько мамаш с малышами толкают ящики из-под молока — учат детей кататься на коньках. Старик в черных коньках для фигуристов, которые всегда напоминают мне о Голландии или об Олимпиадах, выписывает на льду «восьмерки». Я бросаю рюкзак на снег и перемещаюсь небольшими шажками, пока не оказываюсь в самом центре.
Ежегодно в Таунсенде проводится пари: кто угадает, когда лед растает полностью. В лед втыкается шест, к нему подключают цифровые часы. Когда лед растает настолько, что шест накреняется, часы запускают и засекают время. Люди ставят на день и час, когда растает лед. Чье предположение окажется ближе всего к истине, тот и срывает джек-пот. В прошлом году он, кажется, составлял четыре тысячи пятьсот долларов.
А что, если лед растает прямо сейчас?
И я провалюсь?
Кто-нибудь из ребят, катающихся неподалеку, услышит всплеск? Бросится ли старик меня спасать?
Учитель английского утверждает, что риторический вопрос — это вопрос, на который не ждешь ответа: «Папа Римский католик?» или «Медведи гадят в лесу?»
Я считаю, что риторический вопрос ответ имеет, но слышать этот ответ никому не хочется.
«Это платье меня полнит?»
«Неужели ты и вправду такой тупой?»
«Если лед растает и я уйду под воду, существовал ли я когда-нибудь вообще?»
«Если бы в тюрьме оказался я, неужели Джейкоб поверил бы в худшее?»
Ни с того ни с сего я сажусь на лед прямо посреди пруда. В джинсах сидеть холодно. Я представляю, как все у меня внутри замерзает. Меня найдут, а я превращусь в сосульку, в статую.
88 
