– Бедняга... настрадался во время войны. Да и сейчас ему приходится туго...
Цинизм Штурма заслуживал золотой медали: встреться ему Фридрих тридцать лет назад, он пустил бы его на мыло...
– Пойдемте. Я представлю вас Кантуте, моей ламе, – сказал немец.
Они подошли к загону. Вышел «чуло», и дон Федерико крикнул ему, что сеньор иностранец останется обедать. Несколько минут Малко наблюдал, как хозяин дома перебирал в пальцах шелковистую шерсть викуньи. Затем он направились в столовую. Дон Федерико вежливо пропустил гостя вперед. Малко увидел накрытый стол и вздрогнул: на нем стояло четыре прибора.
Он быстро обернулся и успел уловить на лице немца выражение крайнего раздражения.
– Нас четверо?
Дон Федерико заставил себя улыбнуться:
– Нет... «Чуло» решил, что Фридрих останется... А я приютил на несколько дней одну мою хорошую знакомую, у которой дома произошло большое несчастье... Я сейчас схожу за ней.
И он тут же повернулся к лестнице... Все было мило и невинно: накрывший стол человек просто ошибся... Малко ждал недолго.
Дон Федерико появился в сопровождении молодой и очень красивой брюнетки в костюме из бежевой кожи.
Ее портрет Малко видел у Педро Искиердо. Это была любовница Клауса Хейнкеля.
– Этот соотечественник – что-то вроде следователя, работающего по заданию американского посольства, – весело пояснил дон Федерико, представляя Малко. – Он полагает, что я арестовал того сумасшедшего американца, приезжавшего как-то к нам... Вы, наверное, помните его... он был такой, с бородой, высокий...
– Помню, – мелодичным грудным голосом ответила молодая женщина, лицо которой внезапно побледнело, а натянутая улыбка сделала ее почти уродливой. В глазах собеседницы дона Федерико Малко прочитал страх и покорность. Исходившая от нее напряженность ощущалась почти физически. Под тяжелой кожаной одеждой красавицы угадывалось великолепное тело.
Хозяин дома тронул ее за руку:
– Мне нет прощения – я не представил вас. Донья Искиердо, моя хорошая знакомая. Отдыхает в этом доме после тяжелой семейной трагедии. Так что, если я кого и прячу у себя, так это ее!
Штурм засмеялся, деревянно наклонился и поцеловал женщине руку. Та смотрела на него, как лягушка на ужа.
Галантно подставив Монике Искиердо стул, немец извинился:
– Вынужден ненадолго вас покинуть. Надобно позвонить в полицию... помочь нашему доброму Фридриху... чтобы у него не было больших проблем.
Малко и Моника остались одни, лицом к лицу. Малко нарушил молчание первым:
– Вы – супруга того самого человека, которого убили несколько дней назад?
– Да, – еле слышно произнесла женщина.
Малко почему-то показалось, что она была на грани нервного припадка.
– Это ужасно, – сказал он. – Вы прислали сюда отдохнуть?
– Да. Отдохнуть.
Моника забыла уточнить, что «отдохнуть» приехала она сюда до гибели мужа... Пользуясь отсутствием дона Федерико, Малко продолжал:
– Мне приходилось встречаться с вашим мужем...
Моника вздрогнула и испуганно взглянула на собеседника.
– Вы с ним виделись? Зачем?
– Я искал Клауса Хейнкеля.
Женщина вдруг сникла:
– Клаус Хейнкель... Но вы из американского посольства...
Объясниться они не успели. Возвратился дон Федерико. Он был озабочен.
– Я сделал все, что мог, для Фридриха... Но, судя по голосу, у него серьезные неприятности...
Моника взяла свой бокал вина и залпом выпила почти половину. Теперь Малко понимал, почему маленький «чуло»-миллиардер так сильно был влюблен в нее. Эта была Ракель Уельш, но без ее вульгарности...
Дон Федерико торжественно произнес:
– В вашу честь, мой дорогой, мы выпьем «Драхенблута»[6]. Этот настоящий рейнвейн даст нам возможность немного отдохнуть от ужасных чилийских вин.
Немец любил пожить! От самого Кристофля, из Парижа, невзирая ни на какие затраты, он выписал все сверкавшее на его столе серебро.
~~
Сливки с карамелью имели привкус бензина, и Малко отодвинул свою тарелку. Несмотря на усилия дона Федерико, разговор не клеился. Донья Искиердо сидела молча, будто проглотив язык. Она наклоняла голову всякий раз, когда Малко пытался поймать ее взгляд. Прежде чем произнести слово, она стремилась заручиться немым согласием дона Федерико. Никто не произнес имени Клауса Хейнкеля, но все трое думали только о нем. Малко был раздосадован. Невозможность что-то сделать бесила его.