Есть любовь и сильная, но любителей клубнички ждет разочарование
128 
— Я не еду.
— Мадам, вы едете. Король не желает открытого разрыва между нами. А кроме того, вы что же, забыли о необходимости иметь наследника?
Генриетта развернулась и оставила покои Филиппа. Ворвавшись в свою спальню, она начала мерить ее шагами взад-вперед.
Чем, спрашивала она себя, чем я заслужила самого плохого мужа на свете?
Одиночество стало ее счастливейшим состоянием в Вийе-Коттерэ. По ночам она горько и подолгу плакала.
Будь у нее сын, она сумела бы добиться разрыва с Филиппом: по крайней мере, жить с таким человеком у нее не было больше сил. Вновь и вновь она оплакивала печальный жребий своего маленького сына.
К ее великому счастью, Филипп и Лоррэн вскоре устали от уединенной жизни в Вийе-Коттерэ и вернулись ко двору.
Был канун торжества и, как всегда, планировался ряд празднеств, но помимо них она нашла новое утешение в жизни: в один из дней к ней пожаловал высокий красивый молодой человек и принес сопроводительное письмо от Чарлза. В письме говорилось:
«Полагаю, ты без труда заметишь о некотором моем отношении к появлению на свет подателя сего письма по имени Джеймс, по этой причине я и вверяю его в твои руки, дабы ты направляла его во всем, и прошу использовать свой авторитет тетки во благо ему во имя твоей любви ко мне…»
Генриетта взглянула в карие, совсем как у Чарлза, глаза и обняла юношу.
Джеймс, герцог Монмутширский, был отправлен Чарлзом с визитом к ней. Король гордился сыном; и если бы Люси Уотер имела возможность увидеть сына сейчас, она, без сомнения, тоже испытывала бы гордость.
Генриетте известно, что Чарлз уже допустил юношу к лондонскому двору, дал ему герцогство, и что он нежно любит сына, но впервые ей довелось увидеть юношу своими глазами.
Она вновь повеселела; это был прекрасный повод забыть о днях унижения в Вийе-Коттерэ, да и как не быть веселой рядом с сыном Чарлза.
Отдельными проявлениями характера он напоминал ей самого Чарлза, но ему недоставало житейской мудрости брата, его беспечного цинизма и, пожалуй, той скрытой нежности, которая была так дорога Генриетте. Да и разве могло быть иначе? Ведь Чарлз один на всем свете!
— Джеймс! — воскликнула она. — Расскажи мне о брате. Ты должен сообщить мне о нем все, до самых мельчайших подробностей: когда он встает, как проводит день… и прочие тривиальные вещи, те относящиеся к государственным делам, но важные для меня. Я хочу знать все о моем любимом брате.
И Джеймс рассказывал, а Генриетта то и дело отводила его в сторонку, послушать эти рассказы.
Она требовала, чтобы он показал ей танцы, которые танцуют там, эти странные народные танцы, такие необычные здесь, во Франции. А потом вновь требовала рассказать о Чарлзе.
Лоррэн, однако, сумел лишить ее даже этой радости.
— Они говорят исключительно по-английски, — заметил он Филиппу. — Она прямо-таки влюблена в этого своего племянника.
— Вздор! — сказал Филипп. — Он же сын ее горячо любимого брата.
— Слишком горячо любимого, по мнению некоторых. Теперь она за отсутствием брата любит его сына. Это совершенно в духе Стюартов, как всем известно…
После этого разговора Филипп не давал прохода жене своими упреками и колкостями, и жизнь с ним стала еще более невыносимой.
В июне Мария-Тереза разрешилась сыном. По всей стране прокатилась волна всеобщего ликования. Дофин оказался болезненным и хилым мальчиком, но несмотря ни на что страна имела наследника.
Генриетта ожидала ребенка примерно через два месяца.
Она молила Бога даровать ей сына. В случае появления мальчика она решила во что бы то ни стало разойтись с Филиппом: поговорить с королем и объяснить всепонимающему Людовику, что ни одна женщина, равная ей по происхождению, не сумела бы перенести такого обращения с собой.
Ее сильно беспокоила мать, состарившаяся на глазах после возвращения из Англии. В дни неурядиц между Англией и Францией та заболела, и по ночам мучилась бессонницей и тревожными мыслями о будущем отношений между сыном и племянником.
У Генриетты приближались роды, ей уже не разрешалось вставать, и мать сама приехала к ней в Сен-Клу. Они не стали говорить о трениях между двумя королевствами или о личной жизни — слишком печальным выглядело и то и другое, поскольку Генриетта-Мария, как и весь двор, знала о повадках мужа Генриетты. Поэтому они говорили о будущем ребенке, о надеждах на рождение мальчика, а потом речь зашла о болезни королевы.
128 
