84 
Они ехали бок о бок к апостольскому дворцу, который должен был стать резиденцией герцога, и Джованни бросал на брата косые взгляды, как бы говоря: да, я знаю, как ты меня ненавидишь, но сейчас, когда я стал могущественным герцогом, когда у меня появился сын и жена моя беременна еще одним ребенком, когда отец призвал меня командовать своим войском, мне плевать на твою ненависть и зависть…
Папа не мог сдержать радости при виде своего возлюбленного сыночка.
Он со слезами на глазах обнял его, а Чезаре стоял сбоку, сжимал кулаки, скрипел зубами и думал: ну почему, почему? Что в нем есть такого, чего нет во мне?
Александр глянул на Чезаре – он понимал его чувства и знал, что Чезаре взбесится еще больше, когда поймет, какая слава и честь ждут Джованни. И Александр протянул Чезаре руку и нежно произнес:
– Мои сыновья! Как давно не испытывал я этой радости – видеть вас вместе.
Но Чезаре как бы не заметил протянутой руки и отошел к окну. Александр почувствовал себя не в своей тарелке: впервые Чезаре так явно продемонстрировал свое отношение, и, что еще ужаснее, при этом присутствовали посторонние! И он решил, что самое лучшее – в свою очередь сделать вид, что ничего не произошло.
Чезаре, по-прежнему глядя в окно, произнес:
– На площади собралась толпа. Люди ждут случая еще раз взглянуть на блистательного герцога Гандиа.
Джованни также приблизился к окну, повернулся к Чезаре и дерзко улыбнулся.
– И я не хочу их разочаровывать, – сказал он, оглядев свой великолепный костюм и подчеркнуто взглянув на мантию Чезаре. – Как жаль, что ты можешь им продемонстрировать только скромную кардинальскую мантию.
– Тогда они должны понимать, – с милой улыбкой ответил Чезаре, – что они аплодируют не герцогу, а расшитому драгоценностями дублету.
Александр протиснулся между братьями и обнял их за плечи.
– Тебе, мой дорогой Джованни, будет любопытно познакомиться с супругой малыша Гоффредо, – сообщил он.
Джованни засмеялся:
– Я слышал о ней. Слава о ней добралась до самой Испании, и некоторые из моих наименее благонравных родичей даже шепотом произносили ее имя.
– Мы в Риме куда терпимее, да, Чезаре? – расхохотался Папа.
Джованни глянул на брата:
– Мне говорили, что Санча Арагонская – весьма добрая особа. Она настолько щедра, что не может делить свои богатства с одним только мужем.
– Наш Чезаре также пользуется ее щедротами, – объявил Александр.
– Не сомневаюсь, – хихикнул Джованни.
В глазах его вспыхнула решимость. Чезаре смотрел на него с вызовом, а вот уж что оба брата стерпеть не могли – это когда один бросал вызов другому.
Джованни Сфорца направлялся в Пезаро.
Как здорово будет снова оказаться дома! Как он устал от всех конфликтов вокруг него. В Неаполе к нему относились как к чужаку, его подозревали – и справедливо – в том, что он шпионил в пользу Милана. За этот год не произошло ничего, что могло бы укрепить его веру в себя: напротив, он стал еще больше бояться людей.
И только укрывшись за горами, Пезаро он сможет чувствовать себя в безопасности. Он предавался мстительным мечтам. Он мечтал, что вот он отправляется в Рим, забирает жену и уезжает в Пезаро – несмотря на сопротивление Папы и ее братца Чезаре. Он так и слышал свои собственные слова: «Она – моя супруга. Попробуйте отобрать ее у меня, если только посмеете!»
Но это всего лишь мечты. Разве мыслимо сказать такое Папе и Чезаре Борджа! Терпимость, с какой отнесется Папа к человеку, который просто спятил, смешки, которыми Чезаре встретит браваду того, кого он справедливо считает трусом, – нет, этого Джованни Сфорца выдержать не мог.
Он мог только мечтать.
Он неторопливо ехал вдоль реки Фолья, он не спешил – до Пезаро рукой подать. Дома, правда, его ждало не так уж много радостей – жизнь будет разительно отличаться от тех дней, что он провел в Пезаро с Лукрецией.
Лукреция… В те несколько месяцев до того, как брак их был осуществлен, она казалась ему всего лишь стеснительным и робким ребенком. И какой же она оказалась потом! Больше всего на свете ему хотелось увезти ее, сделать ее полностью своею и постепенно, капля за каплей, уничтожить в ней все то, что унаследовала она от своего странного семейства.
Он уже видел замок – такой основательный, такой неприступный.
Здесь, думал он, я мог бы жить с Лукрецией, жить счастливо и уединенно, до конца наших дней. У нас появились бы дети, и мы обрели бы мир в этом убежище между горами и морем.
84 
