109 
Шон передернул плечами. Его опыт говорил о том, что ребячество раньше или позже может проявить каждый. Особенно это характерно для тех, кто попал в западню, — тогда в ребячестве видишь отдушину.
За этот год с лишним он ни с кем не говорил о Лорен: ни с родителями, ни с немногими своими друзьями, ни даже с их штатным психоаналитиком, о котором как бы между прочим, но не без задней мысли, заговорил его командир, как только на службе стало известно о том, что Лорен ушла от него. Но сейчас в Аннабет, малознакомой женщине, которую постигла утрата, он уловил осторожное сочувствие к его собственной утрате, потребность знать о ней или разделять ее, потребность, как ощущал Шон, увериться в том, что не одна она страдает.
— Моя жена — администратор передвижных театров, — спокойно пояснил он, — и менеджер антреприз, понимаете? В прошлом году по стране ездил «Король танца», где менеджером была она. В таком вот духе. А в этом году это, кажется, «Анни хватает пистолет». Строго говоря, я не совсем уверен, с чем именно она разъезжает в этом году. Странная мы были пара — я имею в виду, в смысле профессий. Можно ли представить себе занятия более противоположные?
— Но вы любили ее, — сказала Аннабет.
Он кивнул:
— Ага. И все еще люблю. — Он вздохнул и, откинувшись на спинку стула, выдавил: — А парень, которому я посылал штрафы... — У него пересохло в глотке, и он покачал головой, чувствуя вдруг неодолимое желание сбежать с этого крыльца, из этого дома.
— Был вашим соперником? — мягко сказала Аннабет.
Шон вынул из пачки сигарету и, закурив, кивнул.
— Как вы мило это сформулировали! Да, назовем это так. Соперник. У нас с женой некоторое время тому назад начались нелады. Мы мало виделись, и все такое. Ну и этот... соперник охмурил ее.
— И вы ужасно обиделись, — произнесла Аннабет, произнесла не как вопрос, а как утверждение.
Шон вытаращил на нее глаза:
— А вы знаете кого-нибудь, кто не обиделся бы?
Аннабет окинула его суровым взглядом, как бы подразумевая, что сарказм его неуместен или же, может быть, что она вообще не поклонница сарказма.
— Значит, все-таки вы ее еще любите.
— Конечно. Да и она, черт возьми, все еще любит меня. — Он загасил окурок. — Она все время звонит мне. Звонит и молчит.
— Погодите, она...
— Я знаю, — сказал он.
— ...звонит вам и ни слова не произносит?
— Угу. Уже восемь месяцев, как продолжаются эти звонки.
Аннабет засмеялась:
— Не обижайтесь, но такой странной истории я давно не слышала.
— Не спорю. — Он смотрел, как вокруг голой лампочки вьется муха. — Но думаю, в конце концов она заговорит. И это меня греет.
У него вырвался смешок, и звук этот, замерев в вечернем воздухе, оставил после себя эхо, смутившее Шона. Затем наступила пауза — они молчали, курили и слушали жужжание, с которым муха проделывала свои виражи, стремясь к источнику света.
— Как ее зовут? — спросила Аннабет. — За все это время вы ни разу не назвали ее имени.
— Лорен, — сказал он. — Ее зовут Лорен.
И мгновение имя это, как легкая паутинка, парило в воздухе.
— И вы полюбили ее еще в детстве?
— На первом курсе колледжа, — сказал он. — Да, наверное, для нас это было еще детство.
Ему вспомнился ноябрьский проливной дождь и как они впервые целовались в подворотне, как кожа ее покрывалась мурашками и как их трясло.
— Может быть, в этом-то и дело, — сказала Аннабет.
Шон вскинул на нее глаза:
— В том, что кончилось детство?
— По крайней мере для одного из вас.
Шон не стал спрашивать, для кого именно.
— Джимми сказал мне, что Кейти собиралась бежать с Бренданом Харрисом.
Шон кивнул.
— Вот как раз оно самое, правда?
Шон резко повернулся на своем стуле:
— Вы про что?
Она выпустила дым вверх, к пустым бельевым веревкам.
— Про глупые мечты молодости. Интересно, как Кейти и Брендан собирались жить в Лас-Вегасе? И сколько длился бы этот рай? Ну, попутешествовали бы, поребячились, но раньше или позже до них дошло бы, что семейная жизнь — это не одни розы, золотые закаты и прочая дребедень. Это работа. И человек, которого любишь, редко бывает достойным твоей большой любви. Потому что на самом деле никто ее не достоин, как никто и не заслуживает такого бремени. Неизбежны спад, разочарование, утрата веры и целая вереница грустных дней. Теряешь больше, чем обретаешь. И ненавидишь того, кого любишь, не меньше, чем любишь. Но надо засучить рукава и работать, черт побери, делать все собственными руками, потому что это и есть быть взрослым.
109 
