128 
Лишь на краткий миг, на доли секунды ее разум мог отвлечься от Карла Фосса. Даже когда она закуривала, ей виделась его рука, ровно держащая перед ней огонек во тьме сада. Но теперь ей хотя бы перестал изменять рассудок, уносясь в неведомые дали бешеным галопом, как случилось в тот день, когда ей сказали, что Карла Фосса вывезли из Португалии и будут допрашивать, добивать в Германии. В те дни Анну со всех сторон обступали узники, в темных, гулких от рыданий камерах. Жалобы узников прерывались резкими, режущими вспышками света и вопросами, вопросами без конца. Вопросами без ответов, вопросами, на которые нет ответа, нет ответа, ведущего к спасению. О пытках ей рассказывали, и те подробности, что казались вполне сносными издали, в лекционном зале Оксфорда, дождливой весной, теперь впивались в ее тело, заставляя корчиться под нежарким еще утренним светом.
Анна загасила сигарету, рухнула ничком на неразобранную постель и впервые проспала шесть часов подряд. На этот раз нестерпимо яркие, словно заряд в тысячу вольт, вспышки реальности не помешали ее сну. Она очнулась и увидела розовую, прогретую заходящим солнцем комнату. Приятная усталость, как будто она весь день бродила под сенью деревьев, истомой разливалась по мышцам. Анна лениво, по-кошачьи, потянулась. Какое блаженство: сколько угодно времени, и все принадлежит ей! — и тут ее настигло воспоминание столь яркое, что Анна поспешно перекатилась на бок, чтобы проверить, не проник ли и в самом деле кто-то в ее комнату.
Ей шесть лет, мать сидит рядом с ней на постели, сигаретный дым и запах коктейлей смешивается с ароматом духов, особых, для вечеринок, острый, экзотический аромат. Рука матери забыта на плече дочки — секунду тому назад Анна еще спала. Сейчас Анна слышит, что платье матери не шуршит, как обычно, но скрипит, трясется, будто дерево на ветру, и сквозь щелочки зажмуренных глаз Анна видит, что мать рыдает, не тихо плачет, а судорожно рыдает, содрогаясь всем телом. Но сон цепко держит девочку в своих объятиях, и, придавленная им, она не может шелохнуть даже пальцем, коснуться дрожащего рядом с ее лицом материнского колена. Утром мать снова станет собой, холодной и строгой, и Анна почти забудет ту минуту.
Очередная безумная мысль сворачивается спиралью. Роулинсон с недостающей ногой. Так ли уж цельны целые числа? Достаточно убавить самую малость, крошечную дробь, и цельность нарушена. А как насчет невидимого недостающего фактора — или невидимого дополнительного фактора? Система уравнений меняется, и решить ее уже невозможно. Безумие — подменять математику эмоциями, и все же в науке тоже существуют нюансы, теперь она это знала.
Девочек Кардью уложили в постель, но взрослые в жаркие летние месяцы ужинали поздно, и на этот раз ужин накрыли в саду, под жидким желтым светом подвесных фонарей. Собрались гости. Кто-то услужливо отодвинул стул, приглашая Анну садиться, и, когда свет фонаря выхватил из тени лицо кавалера, Анна узнала майора Луиша да Кунья Алмейду, того самого, что сумел остановить ее перепуганную лошадь.
Закусывали сыром, вяленой ветчиной и оливками со свежим хлебом. Кардью разливал по бокалам вино, которое майор получил из семейного поместья в Алентежу. Миссис Кардью подкладывала в тарелки морепродукты, а слуги отправились в деревню, там, в общественной печи, с полудня томился ягненок. Мяса хватило на всех, угостились и слуги в плохо освещенной кухне. Картофель, прилипший к дну и бокам глиняного поддона, пропитался мясным соусом и запахом чеснока и розмарина. Этот пир возвращал Анну к родному племени. Всадник, заблудившийся на открытой равнине, потерявший свою лошадь, все же добрался до цивилизованных мест.
Под конец вечера майор пригласил Анну прокатиться с ним на машине, если у нее выдастся свободный вечерок. Анна не сказала «нет». Тогда майор предложил покататься в среду.
Когда Анна возвращалась к себе в комнату, Кардью перехватил ее у лестницы. Погладил ее по плечу, сжал покрепче.
— Вот и славно, приходишь в себя, — похвалил он. — Понимаю, это ужасное потрясение.
Лежа в постели, Анна с усмешкой сказала себе: вот что значит быть англичанином. Так мы ведем дела. Мы — прирожденные шпионы. Никогда никому ничего не показывать, все держать в себе. Зря Наполеон обозвал англичан «нацией лавочников». Нет, мы — специалисты по секретам. Да и попробуй обмолвиться хоть словом, когда раз навсегда велено «зубы сцепить».
128 
