61 
– Кто еще убит, кроме Герберта?
– Авраам Андерссон. Имя что-нибудь говорит?
Она кивнула:
– Он жил недалеко от Герберта. А что произошло?
– Пока скажу только, что он убит.
Она поднялась и вышла.
– Иногда лучше начинать с главного, – тихо сказал Джузеппе. – Стало быть, про Андерссона она ничего не знала.
– В новостях ведь объявили, и давно?
– Вряд ли она лжет.
Она вернулась с мундиром и фуражкой и положила их на диван. Джузеппе наклонился, чтобы рассмотреть как следует:
– Кому все это принадлежит?
– Мне.
– Но не вы же его носили?
– Не думаю, что я обязана отвечать на этот вопрос – настолько он идиотский.
– Сейчас не обязаны. Но мы можем вызвать вас в Эстерсунд на настоящий допрос. Решайте сами.
Она подумала, прежде чем ответить:
– Это мундир моего отца. Его звали Карл-Эрик Берггрен. Он умер много лет назад.
– Он воевал во Второй мировой войне на стороне Гитлера?
– Он воевал в шведском добровольческом корпусе. Получил две медали за храбрость. Если хотите, могу показать.
Джузеппе покачал головой:
– В этом нет необходимости. Я исхожу из того, что вам известно, что Герберт Молин в юности тоже был нацистом и пошел на войну добровольцем в составе войск СС?
Она выпрямилась на стуле, но не спросила, откуда им это известно.
– Почему в юности? Герберт до самой смерти оставался таким же убежденным нацистом. Он сражался рядом с моим отцом. Хотя отец был намного старше, они дружили всю жизнь.
– А вы?
– И на этот вопрос я имею право не отвечать. Политические взгляды – личное дело каждого.
– Если политические взгляды не предполагают принадлежность к какому-либо сообществу, занимающемуся преступной деятельностью, а именно – разжиганием национальной розни. А если это так, вопрос правомерен.
– Я не принадлежу ни к какому сообществу, – раздраженно ответила она. – Какое сообщество? Бритоголовая шпана, которая носится по улицам и позорит гитлеровское приветствие?
– Хорошо, поставим вопрос по-другому. Придерживаетесь ли вы таких же политических взглядов, что и Герберт Молин?
Она ответила без тени сомнения:
– Конечно. Я выросла в семье, где сознание расовой чистоты стояло очень высоко. Мой отец участвовал в организации национал-социалистской рабочей партии в 1933 году. Председатель партии, Свен-Улоф Линдхольм, был частым гостем в нашем доме. Мой отец был врачом и офицером запаса. Я и сейчас помню, как мать взяла меня на марш женской национал-социалистской организации «Кристина-воительница» на Эстермальме[6].
Я кричала «Хайль Гитлер», когда мне было десять лет. Родители прекрасно видели, что происходит в стране. Импорт евреев, застой, моральное разложение. И угроза коммунизма. И сейчас ничего не изменилось. Страну изнутри разъедает неконтролируемая эмиграция. Меня тошнит от одной мысли, что на шведской земле строятся мечети. Швеция – загнивающее общество, и никому нет до этого дела.
Ее затрясло. Стефан, оторопев, смотрел на нее и не понимал, откуда взялась такая ненависть.
– Не слишком симпатичная точка зрения, – сказал Джузеппе.
– Я не отрекусь ни от одного своего слова. Швеция, как держава, сегодня уже вряд ли существует. Что, кроме ненависти, можно испытывать к тем, кто в этом виноват?
– То есть Герберт Молин переехал сюда не случайно?
– Конечно нет. В эти мерзкие времена мы, люди, верные юношеским идеалам, должны поддерживать друг друга.
– Вы хотите сказать, какая-то организация существует и сегодня?
– Нет. Но мы знаем, кто наши настоящие друзья.
– И держите это в секрете?
Она презрительно хмыкнула:
– В наше время патриотизм чуть ли не наказуем. Если мы хотим, чтобы нас оставили в покое, мы вынуждены скрывать наши взгляды.
Джузеппе повернулся на стуле и задал следующий вопрос:
– Но ведь кто-то нашел Молина и убил его?
– Но при чем тут его патриотические взгляды?
– Вы же сами сказали. Вы вынуждены таить ваши безумные идеи.
– Наверняка его убили не за это. Наверняка есть другие причины.
– Какие, например?
– Настолько хорошо я его не знала.
– Но сами-то думали, наверное?
– Разумеется. Ничего не могу ни понять, ни предположить.
– А в последнее время? Что-то случалось? Не вел ли он себя как-то необычно?
– Он вел себя как всегда. Раз в неделю я его навещала.
– Он не говорил, что чем-то обеспокоен?
– Ни слова.
61 
