96 
Уолси подумал: роди здорового сына, Катарина, или же тебе будет угрожать большая опасность.
— Я доведу до всеобщего сведения,— сказал Уолси,— что под страхом навлечь на себя неудовольствие Вашего Величества, никто не должен сообщить королеве о смерти ее отца.
* * *
Ребенок Катарины родился 18 февраля 1516 года в Гринвичском дворце. Катарина пришла в себя и услышала крик ребенка. Ее первой мыслью было: «Значит, ребенок жив».
Вокруг своей постели она увидела лица, и среди них Генриха. Она услышала, как кто-то сказал:
— Ребенок здоров, Ваше Величество. Ребенок живет.
Она ощутила огромное удовлетворение. Как она любит этого ребенка! «Всю жизнь я буду его любить,— подумала она,— хотя бы за ту радость, что он принес мне в эту минуту».
Но почему они сказали «ребенок»?
— Мальчик? — спросила она.
Непродолжительное молчание послужило ей ответом еще до того, как он прозвучал:
— Красивая девочка, Ваше Величество.
Послышался легкий вздох. Это было бы слишком много — мальчик и ребенок, который выжил. Около постели появился Генрих.
— У нас здоровый ребенок, Кейт,— сказал он.— А потом... ну, будет и мальчик.
Последующие дни прошли в сильной тревоге: Катарину страшило, что все пойдет по такому же трагическому пути, как и во многих других случаях. Но эта маленькая девочка с самого начала была другой; она выжила, и все у нее было хорошо.
Когда пришло время крестить, ее решили назвать Мария в честь сестры Генриха, которая, вернувшись в Англию и совершив брачный обряд с герцогом Саффолкским в Гринвиче, пользовалась теперь благосклонным расположением короля.
Принцесса Мария была самой большой радостью королевы. Все разочарования, которые ей пришлось перенести до ее рождения, сделали ее любовь к ней только еще сильнее.
Эта любовь смягчила даже боль утраты, которую она испытала, узнав о смерти отца, и чувство смутного опасения, которое это событие должно было вызвать в ней, знающей о первейших нуждах государства, — потому что у нее, наконец, был ребенок, ее здоровенькая малышка Мария, свет ее очей.
* * *
Играя со своей дочерью, Катарина знала, что это счастливейшее время в ее жизни. Ребенок был очарователен, она редко плакала и с серьезным видом лежала в своей колыбели или на руках у Катарины.
Вместе с кормилицей Катариной Поул и няней Маргарет Брайан, женой сэра Томаса Брайана, Катарина собиралась в кружок вокруг колыбели маленькой принцессы и восхищенно наблюдала, как та играет золотым шариком, подаренным ее теткой Марией, ныне герцогиней Саффолк. Ребенку, казалось, нравилось это украшение, куда потом можно было положить ароматические травы и носить его у пояса; теперь же ей больше всего нравилось сосать этот шарик.
Приходил Генрих и присоединялся к этому кружку. В таких случаях Катарина Поул и Маргарет Брайан оставляли родителей одних.
Глаза Генриха затуманивались от нежности. Это был его ребенок, а больше всего на свете, говорил он себе, он хочет иметь детей. Его приводили в восхищение эти пухлые запястья и пальчики, эти глазки, смотревшие в его глаза с таким серьезным выражением. Ему нравился рыжеватый пушок на этой маленькой головке, потому что это был цвет его собственных волос.
Наблюдавшая за ним Катарина, полюбила его с новой силой: теперь у них было что-то общее — эта прелестная дочурка.
— Ей-богу, Кейт, мы произвели на свет маленькую красавицу,— бормотал Генрих.
Ему захотелось подержать ее, и когда он взял ее на руки, как он был доволен, что она не заплакала. Он выглядел немного нелепо, когда сидел так — огромная, сверкающая драгоценными каменьями, фигура, неловко, но нежно держащая ребенка на руках.
Он настоял на том, чтобы ее приносили в банкетный зал или его приемный зал, когда там находились придворные или когда он принимал иностранных послов.
— Моя дочь,— гордо говорил он, и, взяв ее на руки, покачивал.
Она никогда не плакала, как обычно делает большинство детей, и ее большие серьезные глаза пристально смотрели на это огромное лицо, которое в такие мгновения светились нежностью и любовью.
Послы смотрели, выражая свое восхищение ребенком, а придворные все время находили все новое и новое сходство с королем.
— У нее ангельский характер,— сказал венецианский посол.
— Вот тут вы правы,— воскликнул Генрих.— Ей-богу, господин посол, этот ребенок никогда не плачет.
96 
