39 
— Какая разница? Все кончено. Я вернулась. Разве это плохо?
— Что ты собираешься теперь делать?
— С ребенком?
— Со своей жизнью, Оливия.
Я ненавидела этот ее назидательный тон и сказала:
— Это уж мое дело. Может, я оставлю ребенка. Может, нет.
Я знала, что собираюсь делать, но хотела, чтобы предложение исходило от нее. Она столько лет изображала из себя великое воплощение Общественной Совести, что я испытывала потребность сорвать с нее маску.
— Мне нужно об этом подумать, — сказала она и вернулась к своим тетрадям.
— Как угодно, — ответила я и пошла из комнаты. Когда я проходила мимо ее стула, она задержала меня, выставив руку и положив ее на мгновение — я думаю, ненамеренно, — на мой живот, внутри которого рос ее внук.
— Твоему отцу мы говорить не будем, — произнесла она. И я поняла, что она хочет сделать.
Я пожала плечами:
— Сомневаюсь, что он понял бы. Папа хоть знает, откуда берутся дети?
— Не издевайся над своим отцом, Оливия. Он более мужчина, чем тот, кто бросил тебя.
Двумя пальцами я сняла ее руку со своего тела и вышла из комнаты.
Я слышала, как она встала и подошла к серванту; открыла ящик и покопалась в нем. Потом прошла в маленькую гостиную, набрала какой-то номер и начала разговор.
Она договорилась о приеме через три недели. Умно с ее стороны. Она хотела потомить меня. А пока мы разыгрывали что-то среднее между нормальной семейной жизнью и вооруженным перемирием. Неколько раз мать пыталась завести со мной речь о прошлом, в основном заполненном Ричи Брюстером, и о будущем — о возвращении в Гертон-колледж. Но о ребенке она не упомянула ни разу.
Почти месяц спустя после того, как Ричи оставил меня в «Коммодоре», я сделала аборт. Отвезла меня мать. Она ехала, положив руки поверх руля и рывками давя на акселератор. Она выбрала самую отдаленную клинику на севере, в Мидлсексе, и пока мы ехали туда безотрадным дождливым и наполненным выхлопными газами утром, я гадала, не для того ли она выбрала именно эту клинику, чтобы наверняка не встретиться ни с кем из своих знакомых. Это как раз в ее духе, думала я, в точности соответствует ее лицемерной натуре. Я сгорбилась на сиденье, сунув руки в рукава куртки, как в муфту, и чувствуя, как стягивает рот.
— Мне нужно покурить, — заявила я.
— Не в машине, — ответила она.
— Я хочу покурить.
— Это невозможно.
— Я хочу!
Она подъехала к тротуару и сказала:
— Оливия, ты просто не можешь…
— Что не могу? Не могу курить, потому что это повредит ребенку? Какая чушь.
На нее я не смотрела. Я смотрела в окно, наблюдая, как двое мужчин выгружают из желтого фургона побывавшие в химчистке вещи и несут их к дверям приемного пункта. Я ощущала гнев матери и ее попытку совладать с ним. Мне понравилось не только то, что я до сих пор могу спровоцировать мать, но что и ей стоит труда не сбрасывать с себя личину каждый раз, когда мы с ней.остаемся наедине.
— Я собиралась сказать, что ты не можешь и дальше так жить, Оливия, — очень осторожно произнесла она.
Изумительно. Еще одна лекция. Я уселась поудобнее и закатила глаза.
— Давай просто покончим с нашим делом, — отозвалась я и помахала пальцами в сторону дороги. — Давай, Мириам, поехали.
Никогда раньше я не называла ее по имени, и сменив «мать» на «Мириам», я почувствовала, как баланс сил склонился в мою сторону.
— Тебе доставляет удовольствие грубить по мелочам, да?
— Ой, я тебя умоляю. Давай не будем начинать.
— Этого я в человеке не понимаю, — произнесла она своим «я-сама-рассудительность» тоном. —Я стараюсь, но не могу. Объясни мне. Откуда идет твоя недоброжелательность? Как мне с ней справляться?
— Послушай, давай поедем. Отвези меня в клинику, чтобы мы могли сделать наше дело.
— Только после разговора.
— О господи! Какого черта ты от меня хочешь? Если ты ждешь, что я поцелую твою руку, как делают все эти придурки, в жизнь которых ты вмешиваешься, то этого не будет.
— Все эти придурки… — задумчиво проговорила она, а потом произнесла: — Оливия. Дорогая моя. — Раздался шорох, и я поняла, что она повернулась ко мне. Я прекрасно представляла себе выражение ее лица по ее тону и выбору слов. «Дорогая моя» означало, что я дала ей повод изобразить понимание и сопутствующее ему сочувствие. От слов «дорогая моя» меня бросило в дрожь, и баланс сил ловко переместился на ее сторону. Она сказала: — Оливия, ты сделала это из-за меня?
39 
