— На каком этапе ужина ты подал цианид Татебу Хассани?
— Ты же не собираешься заставлять меня обвинять себя самого, — заметил Анхел. — Пусть в этом разбирается суд.
— Каким образом тебя познакомили с Татебом Хассани?
— Мы встретились в Торговой палате.
— Что для вас делал Татеб Хассани?
— Помогал вырабатывать нашу иммиграционную политику.
— Хесус Аларкон утверждает, что она уже была разработана несколько месяцев назад.
— Татеб Хассани обладал огромными знаниями о Северной Африке. Он прочел много докладов ООН о массовом насилии, которое учиняли нелегальные иммигранты в анклавах Сеута и Мелилья. Мы вводили в свою политику новые идеи. Мы даже не представляли себе, какими своевременными окажутся его взгляды в свете шестого июня.
Фалькон объявил, что допрос окончен, и остановил запись. Сейчас было важнее подготовить Зарриаса к следующей беседе. Ему в лицо швырнули много обезоруживающих доказательств, но он укрылся в себе, в своей раковине, сосредоточив все свои силы на обороне. Фалькону удалось нанести этой оболочке лишь поверхностные повреждения. Теперь он должен был сделать его уязвимым.
— Мне пришлось рассказать Мануэле, — проговорил Фалькон. — Ты знаешь, какая она. Я сказал ей, что вы вынуждены были убить Татеба Хассани, потому что он был единственным внешним человеком в вашем заговоре, а значит, лишь он, Хассани, представлял для этого заговора угрозу. Если бы его оставили в живых, у «Фуэрса Андалусия» появилось бы слабое место. Мануэла не готова была воспринимать такие обобщения, и я волей-неволей должен был выложить ей подробности: как ты его нанял и где были обнаружены вещественные доказательства с его почерком. Конечно, она знает тебя, Анхел. Она очень хорошо тебя знает. Но она не до конца осознавала, насколько далеко успело зайти твое увлечение. Она не понимала, что ты из человека крайних взглядов превратился в фанатика. Она так тобой восхищалась, Анхел, ты ведь это знаешь, правда? Своей позитивной энергией ты очень ей помог. И мне ты тоже помог. В свое время ты спас мои отношения с ней, а для меня это было важно. Думаю, она могла бы простить тебе твою извращенную попытку наконец заполучить реальную власть, даже если не разделяла твоих радикальных убеждений. Она считала, что ты, по крайней мере, человек чести. Но есть одна вещь, которую она тебе простить не сможет.
Наконец Зарриас поднял взгляд, словно выплыл из глубин собственного «я». Усталые, опухшие глаза с набрякшими веками вдруг зажглись интересом. В это мгновение Фалькон вдруг осознал то, в чем он раньше не был уверен: Анхел любил Мануэлу. Фалькон знал, что его сестра привлекательна, многие говорили ему, что считают ее забавной и что она в высшей степени обладает вкусом к жизни, и он видел, как она без малейших усилий покоряет мужчин, разыгрывая перед ними то девочку, то взрослую женщину. Но Фалькон слишком хорошо ее знал, и ему всегда казалось невероятным, чтобы кто-то, не будучи родственником Мануэлы, мог полюбить ее абсолютно и безоглядно, потому что у нее имелось множество недостатков и неприятных черт, которые постоянно были на виду. Однако, очевидно, она давала Анхелу что-то, чего ему не хватало в его предыдущем браке, потому что сейчас было совершенно ясно видно: ему нужно знать, почему она его возненавидела.
— Я слушаю, — произнес Зарриас.
— Она не сможет простить того, как ты разговаривал с ней в то утро, когда вы уже запланировали взрыв бомбы, а она еще не успела продать свою недвижимость.
39
Рабат
9 июня 2006 года, пятница, 08.45
Якоб был в библиотеке общинного дома в медине, когда за ним пришли. Без всякого предупреждения вокруг него внезапно возникли четверо мужчин. Они надели ему на голову черный колпак и пластиковыми наручниками сковали ему руки сзади. Никто не произнес ни слова. Они провели его через дом и вывели на улицу, а потом бросили на пол в задней части машины. Следом в машину сели три человека, поставив ноги на его лежащее навзничь тело. Машина тронулась с места.
Они ехали не один час. На полу было неудобно, но они, по крайней мере, двигались по асфальту. Якоб обуздывал страх, уверяя себя, что происходящее — часть обряда посвящения. Через несколько часов они съехали с хорошей дороги и начали пробираться вверх по какому-то изрытому колдобинами проселку. Было жарко. Кондиционера в машине не было. Окна были открыты. Видимо, было пыльно: он чувствовал запах даже под колпаком. Машина целый час карабкалась вверх и ныряла вниз, пока наконец не замерла. Послышался звук передергивания винтовочного затвора, и повисла напряженная тишина, словно каждое лицо в машине подвергалось тщательному осмотру. Им разрешили двигаться дальше.