29 
Он очень изменился, заметила она, стал еще более вспыльчивым и внушал ей страх.
Она накрыла его руку своей рукой и заговорила, стараясь успокоить брата:
— Чезаре, ты будешь делать, что захочешь. Никто не будет указывать тебе. Ты перестанешь быть Чезаре, если позволила это.
Он повернулся к ней, вся страсть, казалось, угасла, но она видела, что он по-прежнему во власти эмоций.
— Сестренка, — сказал он, — как надолго нас разлучили!
Ей очень хотелось отойти от темы церкви.
— Я время от времени узнавала, каких успехов ты достиг в учении. Он нежно коснулся ее щеки.
— Несомненно, ты слышала обо мне много россказней.
— Я слышала об отважных поступках.
— И о глупых?
— Ты жил так, как обычно живут мужчины… которые ни перед кем не отчитываются. Он нежно улыбнулся.
— Ты знаешь, как можно меня утешить. А тебя собираются выдать замуж за этого глупца из Пезаро, и он наверняка увезет тебя от меня.
— Мы часто будем навещать друг друга… все мы — Джованни, Гоффредо… Лицо его омрачилось.
— Джованни! — с усмешкой выкрикнул он. — Он будет вести свои блестящие кампании, твердой рукой подчиняя себе всю Италию. У него останется мало времени, чтобы видеться с нами.
— Тогда ты будешь счастлив, Чезаре, ведь ты всегда ненавидел его.
— А ты… как и все… обожала его. Он ведь очень красив, не так ли? Наш отец любит его без памяти. Так любит, что даже заставил меня идти в священники, хотя это должен был сделать Джованни.
— Расскажи мне о своих приключениях. Ты ведь был веселым юношей, правда? Все женщины Перуджи и Пизы были влюблены в тебя, и ты, в свою очередь, был к ним неравнодушен.
— Среди них не нашлось ни одной с такими же золотистыми волосами, как у тебя. Ни одна не знала, как успокоить меня добрыми словами, как делаешь ты.
— Но это так естественно. Мы понимаем друг друга. Мы вместе провели детство. Вот почему ни один молодой человек не кажется мне таким же красивым, как мой брат Чезаре.
— А как насчет твоего брата Джованни? Лукреция, вспомнив об их старой игре в соперничество, сделала вид, что раздумывает.
— Да, он был очень красив, — проговорила она. После чего, заметив снова появившееся на его лице мрачное выражение, быстро добавила:
— Во всяком случае, мне так казалось, пока я не сравнивала его с тобой.
— Ты не говорила бы так, если бы он сейчас был здесь с нами, — с упреком сказал Чезаре.
— Сказала бы, клянусь. Он скоро приедет, и тогда я покажу, что люблю тебя сильнее.
— Кто знает, каким манерам он там обучился в своей Испании, но несомненно, он будет всем казаться неотразимым, каким считает его наш отец.
— Давай не будем говорить о нем. Значит, ты слышал, что у меня будет муж?
Он положил ей руки на плечи, заглянул в глаза и медленно произнес:
— Я предпочел бы говорить скорее о Джованни, о его красоте, чем о подобных вещах.
Ее широко распахнутые голубые глаза и невинность, светившаяся в них, вызвали в нем прилив нежности, что выглядело для него необычным.
— Тебе не нравится наш союз с Сфорца? — спросила она. — Я слышала, что король Арагонский крайне недоволен этим. Чезаре, если ты против этого брака и у тебя есть веские причины… Может, тогда ты поговоришь с отцом? Он отрицательно покачал головой.
— Маленькая моя Лукреция, — спокойно сказал он, — моя дорогая, кто бы ни стал твоим мужем, я все равно буду ненавидеть его.
Наступил жаркий день. По всему городу развесили флаги. Лев на гербе Сфорца соседствовал с буйволом Борджиа, и каждый балкон, каждая крыша, так же как и улицы, были заполнены желающими увидеть, как будет въезжать в Рим жених, выбранный папой для своей дочери.
Джованни был вдовец двадцати шести лет с замкнутым характером, к предложенной ему сделке отнесся с некоторым подозрением.
Тринадцатилетняя девочка, которая должна была стать его женой, ничего сама по себе для него не значила. Он слышал о ее красоте, но оставался холоден, его нельзя было соблазнить красотой. Выгоды заключения этого брака многим казались очевидными, но он не доверял Борджиа. Огромное приданое, обещанное за девочкой, — тридцать одна тысяча дукатов, — не будет передано ему, пока Лукреция не станет его женой, а папа поставил жесткое условие, что брак останется формальным, поскольку невеста еще слишком молода. В случае, если она умрет бездетной, деньги перейдут ее брату Джованни, герцогу Гандии.
Сфорца испытывал настоящую робость, вероятно, объяснявшуюся тем фактом, что он происходил из боковой ветви Сфорца из Милана. Он был незаконным сыном Костанцо, властителя Котиньоло и Пезаро, но тем не менее унаследовал состояние своего отца. Сейчас он нуждался в деньгах, и женитьба на богатой девочке сулила блестящие перспективы; он был честолюбив и, если бы мог доверять замыслам Александра, чувствовал бы себя счастливым.
29 
