17 
Она замолчала, переводя дыхание. Синьора Клементина Вазиле Коццо все больше нравилась Монтальбано.
– Вы должны меня извинить, я отклоняюсь от темы. Сорок лет, что проработала учительницей, я только и делала, что говорила. Это вошло у меня в привычку. Поднимитесь, пожалуйста.
Монтальбано повиновался, как примерный школьник.
– Встаньте у меня за спиной и наклонитесь до уровня моей головы.
Когда комиссар оказался так близко, что она почти говорила ему на ухо, синьора подняла оконную штору.
Они словно очутились в конторе синьора Лапекоры, муслиновые занавески на окне были совершенно прозрачными и ничего не скрывали. Галло и Галлуццо ели хлебцы, вернее, разломанный пополам калач. На столе стояла полупустая бутылка вина и два бумажных стаканчика. Окно синьоры Клементины было расположено чуть выше окна конторы, и под таким углом все, что там находилось, почему-то казалось больше, чем на самом деле.
– Зимой, когда горит свет, видно еще лучше, – сказала синьора, опуская штору.
Монтальбано снова сел на стул.
– Так что же вы видели, синьора?
Клементина Вазиле Коццо все ему рассказала.
Когда рассказ подошел к концу и комиссар прощался с хозяйкой, он услышал, как хлопнула входная дверь.
– Горничная пришла, – сказала синьора Клементина.
Вошла коренастая девица лет двадцати. Она хмуро оглядела чужака и подозрительно спросила:
– Все в порядке?
– Да, все.
Девушку это не убедило, но она сказала, что пойдет на кухню поставить воду, и вышла из комнаты.
– Что ж, синьора, благодарю вас, и… – начал комиссар, вставая.
– Почему бы вам не остаться пообедать со мной?
У Монтальбано свело желудок. Синьора Клементина милая и замечательная, но питается, наверное, манной кашей и вареной картошкой.
– У меня действительно дел невпроворот, и…
– Поверьте, Пина, моя горничная, прекрасно готовит. Сегодня на обед паста алла Норма, знаете, с жареными баклажанами и копченым творогом.
– Господи Иисусе! – Монтальбано снова сел.
– А на второе – тушеное мясо.
– Господи! – повторил он.
– Почему вы так удивлены?
– Не слишком ли это тяжелая для вас пища?
– У меня желудок не как у двадцатилетней девчонки, которая целый день может прожить на половинке яблока и морковном соке. Может быть, вы разделяете мнение моего сына Джулио?
– К сожалению, я не знаком с его мнением.
– Он говорит, что в моем возрасте не следует так питаться. Считает, что это даже неприлично. Будь его воля, он кормил бы меня одними кашками. Так что, остаетесь?
– Остаюсь, – решительно ответил комиссар.
Монтальбано пересек улицу, перескочил через три ступеньки и позвонил в дверь конторы. Открыл Галло.
– Я сменил Галлуццо, – объяснил он. И добавил: – Доктор, вы из комиссариата?
– Нет, а что?
– Фацио звонил, спрашивал, не видали ли мы вас. Он вас ищет. Хочет сообщить что-то важное.
Комиссар бросился к телефону.
– Комиссар, я вас искал, потому что тут, кажется, важная новость. Помните, вы вчера велели разослать телефонограмму, что разыскивается эта Карима? Ну вот, полчаса назад мне позвонил доктор Манкузо делла Страньери из Монтелузы. Говорит, ему совершенно случайно удалось узнать, где она живет.
– Говори.
– Она живет в Вилласете, на улице Гарибальди, семьдесят.
– Уже выхожу, и едем туда.
В дверях комиссариата его остановил хорошо одетый мужчина лет сорока:
– Вы доктор Монтальбано?
– Да, но у меня нет времени.
– Я жду уже два часа. Ваши коллеги не знали, придете вы или нет. Я Антонио Лапекора.
– Сын? Врач?
– Да.
– Мои соболезнования. Заходите. Но у нас только пять минут.
Навстречу им вышел Фацио:
– Машина готова.
– Выезжаем через пять минут. Мне надо поговорить с этим синьором.
Они вошли в кабинет, комиссар предложил врачу стул, сам сел за письменный стол.
– Я вас слушаю.
– Видите ли, комиссар, вот уже около пятнадцати лет я живу и работаю в Валледольмо. Я педиатр. В Валледольмо я и женился. Понятно, что со временем мои отношения с родителями стали менее близкими. К тому же они никогда и не были особенно доверительными. Конечно, мы вместе отмечали церковные праздники и созванивались раз в две недели. Поэтому я очень удивился, когда в начале сентября получил от папы письмо. Вот оно.
17 
