19 
Комиссар оказался прав, но лишь отчасти. Он угадал, что на дорогу в Бутеру выселили из центра исторических знаменитостей. Но просчитался, потому что улицы в этом, с позволения сказать, квартале были названы не в честь отцов основателей, а, бог знает почему, в честь Верди, Беллини, Россини и Доницетти. Отчаявшись, Фацио решил спросить дорогу у старика, правившего груженной хворостом повозкой. Тащивший ее осел не соизволил остановиться, и Фацио пришлось, поравнявшись с ним, ехать на минимальной скорости.
– Извините, а где здесь улица Гарибальди?
Старик, казалось, ничего не слышал.
– Улица Гарибальди? – повторил Фацио громче.
Старик обернулся и зло уставился на приезжего:
– Улица Гарибальди? Вы произносите имя Гарибальди, когда на нашей земле такой бордель? Какая там улица! Вот бы сам Гарибальди вернулся и надрал задницу этим ублюдкам!
Глава шестая
Улица Гарибальди в конце концов нашлась: она граничила с желтым необработанным полем с редкими зелеными вкраплениями завядших грядок. Дом семьдесят оказался лачугой из неоштукатуренного песчаника. Всего две комнаты: в нижнюю вела низенькая дверь рядом с окном, во вторую нужно было подниматься по наружной лестнице. Фацио позвонил в дверь, и вскоре ему открыла старушка в поношенном, но чистом халате. Увидев гостей, она выпустила длинную очередь арабских слов, часто прерываемую кивками.
– И вам добрый вечер! – ответил Монтальбано, теряя терпение (на небо вновь набежали тучи).
– Постойте, постойте, – сказал Фацио, выставив вперед ладонь – этот жест понятен на любом языке. Старушка поняла и сразу замолчала.
– Ка-ри-ма? – выговорил Фацио и, побоявшись, что недостаточно четко произнес имя, повилял бедрами и погладил себя по воображаемым длинным волосам. Старуха рассмеялась.
– Карима! – сказала она и пальцем указала на верхнюю комнату.
Они поднялись по наружной лестнице: впереди Фацио, за ним Монтальбано, старушка замыкала шествие, выкрикивая непонятные слова. Фацио позвонил, но никто не ответил. Старушка заговорила еще громче. Он снова позвонил. Старушка решительно отодвинула комиссара, прошла вперед, оттеснила Фацио от двери и, подражая ему, повиляла бедрами, пригладила волосы, жестом показала, что женщина ушла, а потом опустила правую ладонь, показывая кого-то невысокого, растопырила пальцы, и повторила жест «ушел».
– У нее был ребенок? – удивился комиссар.
– Она ушла с пятилетним сыном, если я правильно понял, – подтвердил Фацио.
– Мне нужны подробности, – сказал Монтальбано. – Позвони Страньери в Монтелузу, пусть пришлет кого-нибудь, кто говорит по-арабски. Как можно скорее.
Фацио стал спускаться по лестнице, старуха, продолжая что-то ему вещать, пошла следом. Комиссар присел на ступеньку, закурил сигарету и замер, словно ящерица на солнышке.
Бускаино, полицейский, знающий арабский, так как родился и прожил в Тунисе до пятнадцати лет, подоспел минут через сорок пять. Старушка поняла, что приехал человек, говорящий на ее языке, и незамедлительно изъявила желание помочь.
– Она говорит, что хочет все рассказать дяде, – перевел Бускаино.
Сначала ребенок, теперь еще какой-то дядя!
– А это кто? – недоуменно спросил Монтальбано.
– Дядя, хм… это, наверное, вы, комиссар, – объяснил полицейский, – это у них уважительное обращение. Она говорит, что Карима пришла домой вчера около девяти утра, забрала сына и в спешке убежала. Говорит, вид у нее был возбужденный, испуганный.
– У нее есть ключ от верхней комнаты?
Бускаино перевел вопрос и ответил:
– Да.
– Пусть даст его нам, пойдем посмотрим.
Пока они поднимались по лестнице, старушка продолжала тараторить, и Бускаино едва успевал переводить. Сыну Каримы было пять лет, мать оставляла его старухе, когда уходила на работу; парнишку звали Франсуа, она родила его в Тунисе от какого-то заезжего француза.
Комната Каримы была безупречно чистой, здесь стояла двуспальная кровать, за занавеской – кроватка для малыша, столик с телевизором и телефоном, стол побольше с четырьмя стульями, комод с четырьмя выдвижными ящиками и платяной шкаф. Два ящика набиты фотографиями. В углу за скользящей пластиковой дверью уместились туалет, биде и раковина. Сильно пахло теми духами, запах которых комиссар почувствовал в кабинете Лапекоры и затем нашел у него в конторе – «Volupte». Кроме балкончика, здесь было еще окно, выходящее на задний двор с ухоженным палисадником.
19 
