– Разве ты захотела бы меня, будь я иным?
– Ты хорошо знаешь, что я не захотела бы тебя иным, чем ты есть, но одновременно я должна предупредить: поберегись. Да, Елизавета вновь сделала тебя фаворитом, но она непредсказуема. Ты можешь один день быть ее милым Робином, а на следующий – Предателем Лейстером.
– Но ты же видишь, что она всегда прощает меня. Не было для нее тяжелее удара, чем наш брак, но если бы ты видела ее нежность ко мне, когда я уезжал в Нидерланды и по моему возвращению…
– Я была гуманно избавлена от этого зрелища.
– Ты просто ревнуешь, Леттис. Моя с ней связь не должна сравниваться с нашими с тобой отношениями.
– Конечно, нет, она же отказала тебе! Но было бы все иначе, если бы она взяла тебя в мужья, не правда ли? Все, чего я прошу: остерегайся. Не думай, что если она похлопала тебя по щеке и сказала, что ты переедаешь, то ты теперь можешь позволять себе что угодно со своей милостивой леди, иначе ты рано или поздно обнаружишь, что не такая уж она милостивая.
– Моя дорогая Леттис, я знаю ее лучше, чем кто-либо.
– И недаром: долгое было знакомство. Но полагаю, восторг, которым тебя встретили в Нидерландах, позволил тебе видеть себя слегка более знаменитым и славным, чем ты есть на самом деле. Ты на опасном пути, Роберт, и все, о чем я могу попросить тебя, как твоя покорная жена: остерегайся.
Он был недоволен. Он желал, чтобы я аплодировала его интригам и слепо верила в его силу и умение достичь желаемого. Он не понимал, что я постепенно отворачиваюсь от него. Я сильно переживала свое отлучение от двора, в то время как он наслаждался славой и почетом, воображая, что они ждут его всегда.
Но даже его упрочившееся положение при дворе не смогло спасти его от гнева королевы, который разразился, едва она услышала о его предложениях. Она послала за ним и прилюдно его отругала. Я слышала его отчет об этом. Она ясно дала понять, что оба предложенных им брака должны быть преданы анафеме… только оттого, что в них участвуют мои дети.
– Спасибо, но я не желаю, – кричала она, и крики ее были слышны далеко вокруг, – чтобы Волчица процветала в своих щенках!
Итак, стало ясно, что прощения не последует. Я не приблизилась ко двору ни на йоту.
Роберт был некоторое время подавлен, а вскоре – так же оптимистично настроен, как и прежде.
– Это пройдет, – сказал он, – клянусь, что недолго тебе ждать – она примет тебя.
Но я сильно сомневалась, ибо одно упоминание моего имени по-прежнему бросало ее в ярость.
Она держала Роберта возле себя. Она была настроена показать мне, что, хотя я одержала временную победу и вышла за него, полный триумф будет на ее стороне.
Раз меня не принимали при дворе, я решила, что меня должны знать по всей стране. Я начала с того, что обставила все наши дома с такой роскошью, что поневоле заговорили, будто королевский двор беден по сравнению с ними. Я засадила за работу портних, накупив роскошнейших материалов, и мои платья стали столь же великолепными, как и любое в королевском гардеробе. Я одела своих форейторов в черные бархатные костюмы с серебрянными эполетами, и ездила через весь Лондон в экипаже с белыми лошадьми. Я выезжала только в сопровождении свиты из пятидесяти и более человек, и всегда впереди меня ехала кавалькада джентльменов и освобождала путь для моего экипажа. Люди выбегали из домов посмотреть на мой выезд, уверенные, что так может выезжать лишь королева.
Я улыбалась им в ответ снисходительно и милостиво, и они, разинув рты, гадали, кто же я такая.
Иногда я слышала благоговейный шепот.
– Это графиня Лейстер.
Я наслаждалась своими выездами. Одно огорчало меня: их не видела королева. Но я утешала себя тем, что новости обо мне всегда достигнут ушей моей соперницы.
В январе королева посвятила Филипа Сидни в рыцари, что показывало ее возвращенную семейству благосклонность. Как бы ни было это абсурдно, но я оставалась единственным членом семьи, которой было отказано во внимании. И мое раздражение росло.
Роберт сказал, что сэр Фрэнсис Уолсингэм пожелал выдать замуж свою дочь за Филипа. Он полагал, что партия хороша: настало время для Филипа жениться. А Филип все так же писал поэмы, воспевавшие красоту Пенелопы, его безнадежную страсть. Но, как уже однажды сказал Роберт, и я согласилась с ним – Филип не был страстным человеком, которому необходимо физическое удовлетворение.
Он был поэт – любовник искусства, и ему более импонировал любовный роман в стихах, чем роман, приходящий к своему естественному финалу. Пенелопа наслаждалась платоническим воспеванием своей красоты, однако жила она с лордом Ричем, и, хотя этот брак нельзя было назвать счастливым, она имела от него детей.