Лёгкий, ненавязчивый романчик 
100 
– В самом деле? Ты так думаешь? – Теперь в голосе Эммы звучала неподдельная радость.
«Я что, схожу с ума? – думала Мэйсон. – Ричард действительно обсуждает эти фальшивки с женщиной, которая их произвела, с такой непосредственной небрежностью, словно они гуляют с ней по залам Дувра?»
Эмма смотрела на Ричарда с надеждой.
– Подойди и взгляни на эту работу. Она мне по-настоящему нравится. – Они проследовали к очередному холсту. – Что ты думаешь по поводу цвета зонтика?
– О да! Значительный прогресс. Я помню, что твоим слабым местом всегда была текстура света.
Со стороны их беседа звучала так, как должна звучать беседа двух давних сообщников. Они обсуждали работу Эммы с непринужденной куртуазностью двух светил медицины, обсуждающих состояние пациента.
Ричард с самого начала знал, что картины подделывает Эмма. Почему он не сказал об этом Мэйсон?
Эмма говорила тихим голосом, с интимными интонациями:
– Стиль картин не просто мне подходит, он меня освобождает. Этот стиль впервые наделил меня собственным правом художницы. И хотя у меня и помутился рассудок, когда я узнала, что она жива, теперь я вижу, что, жива она или нет, разницы для меня нет никакой. Потому что неопровержимая правда состоит в том, Ричард, что из меня получилась лучшая Мэйсон Колдуэлл, чем та, другая. Посмотри на эти картины. Ричард смотрел на холст.
– Вот это смещение композиции от центра – довольно интересное решение. Похоже на японскую технику.
Эмма просияла, словно ребенок, которому вручили золотую звезду.
– Вчера здесь был Моррель, – возбужденно продолжала она. – Он так и рассыпался в комплиментах. Он сказал, что эти картины – вершина творения Мэйсон Колдуэлл. Он считает, что они все должны быть выставлены на ярмарке в числе первых и лучших. – Она смотрела на Ричарда так, словно вручала ему свое сердце.
Мэйсон смотрела, как Ричард переходит от одной картины к другой, неторопливо изучая каждую. Наконец он обернулся к Эмме.
– Ну, хорошо, Эмма. Я на них посмотрел. А теперь скажи мне, что ты задумала?
– Разве ты не догадываешься? Я пытаюсь снова наладить наши отношения.
Ричард слегка нахмурился, не вполне понимая, о чем она говорит.
– Наладить?
– Я знаю, как сильно ты любишь искусство. Больше, чем людей, это точно. Я знаю, что ты ненавидишь меня за то, что случилось с Пуссеном. Я всегда знала, что если ты и способен кого-то полюбить, так это художника того же уровня, что и Пуссен. Я видела, как ты всего себя посвятил художнице, которую все считали мертвой. И вдруг мне все стало ясно. Как сделать так, чтобы начать все с чистого листа, как загладить свою вину и заставить тебя простить меня? Заставить тебя любить меня? Я могла бы стать Мэйсон Колдуэлл! Я могла бы показать тебе, что я больше чем копировальщица, что я настоящая художница. Я могла бы принять ее стиль и писать лучше, чем писала она. И, когда бы ты увидел картины, ты полюбил бы их, и тогда я бы сказала, что сама их написала. И ты бы гордился мной. Вот поэтому я и потеряла голову, узнав, что та женщина жива. Потому что я подумала, что все теперь пропало. Но теперь… когда ты увидел картины… я надеюсь… я молюсь, Ричард… Это уже не важно. Ты поймешь, Ричард, что, жива Мэйсон Колдуэлл или мертва, я твоя женщина.
Эмма смотрела на Ричарда с обожанием и мольбой, и слезы текли у нее по щекам.
– Ты все это делала…
– Ради тебя, Ричард. Ради твоей любви.
Какое-то время он просто молча смотрел на нее. Мэйсон сжала кулаки. Все будущее ее зависело от его реакции. Наконец он сказал:
– Эмма… Эмма. – Он покачал головой. – Все правильно, кроме одного.
Эмма моргнула.
– Что-то не так?
Ричард понизил голос почти до шепота, прежде чем сказать:
– Они… просто… не очень хорошие. Лицо Эммы стало как фарфоровая маска.
Ричард продолжал:
– В них есть рисунок, цвет, композиция. Технически они безупречны. Но под техникой ничего нет. Задний план не вызывает ничего, кроме отвращения. Центральная фигура красива, но не более того. В этих картинах нет души, нет искры. В них нет волшебства. А оно одно может превратить уродство в красоту. В них нет гениальности Мэйсон.
Повисла тягостная пауза, затем раздался голос Эммы:
– Ты сукин сын!
– Эмма, ты ведь знаешь, что я прав. В том, что касается искусства, я никогда не ошибаюсь.
Эмма ударила его по лицу. Звонкий звук пощечины эхом отлетел от стен.
В ярости она набросилась на Ричарда с кулаками, ногтями вцепилась в его лицо. Ричард перехватил запястье Эммы и заломил руки ей за спину. Затем, когда силы ее иссякли, он швырнул женщину на пол.
100 
