— Да, он не обычный слуга.
— Расскажи мне о Тоби и объясни, почему, по-твоему, мы похожи.
‘Ринг глубоко вздохнул:
— И ты, и я были одиноки. Я почувствовал это спустя несколько дней после нашей первой встречи, а когда ты рассказала о своем детстве, я убедился, что ты так же одинока, как и я.
— Но я никогда не была одинокой. Я росла в окружении семьи, а позднее рядом был Джон, были сотни светских знакомств. Скорее, наоборот, я слишком мало времени проводила в одиночестве.
— Это не то, что я имею в виду. Возможно, одинокая — не совсем точное слово. Другая. И ты, и я были не такими, как все.
— Да, я и в самом деле была не такой, как все, но ты?
— Мой отец хороший человек, очень хороший. Он готов снять с себя рубашку и отдать ее нуждающемуся, готов отдать жизнь ради блага детей. Но…
— Но что?
— Честно говоря, у него нет делового чутья. Нет усидчивости для бумажной работы, что совершенно необходимо, когда руководишь такой компанией, как «Уорбрук Шипинг». В солнечный день он предпочтет отправиться на рыбалку или на пикник с моей матерью.
— Звучит неплохо. И мне иногда хочется иметь больше времени для развлечений.
— Нельзя проводить жизнь в развлечениях, когда отвечаешь за дела крупной компании. У нас тысячи служащих. От нас зависит их благосостояние. На свои заработки они содержат семьи.
— А твой отец забыл об этом?
— Наверное. Забыл или никогда не осознавал.
— Так вот почему тебе пришлось заняться бизнесом практически в детском возрасте.
— Да, я и сам не знаю, как это получилось. Я был любопытен от природы, а отец не скупился на похвалы, когда мне удавалось чем-то помочь ему. Так постепенно я и втянулся в дело. — Он улыбнулся. — А кроме того, у меня обнаружился такой же талант к бизнесу, как у тебя к пению. Я с легкостью запоминал тысячи необходимых деталей. Отец говорил, что я пошел в дедушку, настоящий Монтгомери.
— Значит, ты отказался от радостей детства и выполнял мужскую работу?
— А ты разве чувствовала, что от чего-то отказалась, занимаясь пением, в то время как другие нежились под солнцем?
— Нет. Я была счастлива, и мне было жаль тех, кому Бог не дал моего таланта.
— Я чувствовал примерно то же. Мама наняла мне гувернера, и по вечерам я читал с ним и…
— Учил языки.
— Да, и выучил несколько языков. Думал, что смогу применить свои знания, когда попаду в одну из тех экзотических стран, о которых рассказывали моряки, плававшие на наших кораблях.
— Мама наняла тебе гувернера, а отец — Тоби, для уроков другого рода.
— Верно.
Мэдди на минуту задумалась.
— Но, похоже, не Тоби о тебе заботится, а ты о нем.
— Более или менее.
‘Ринг, видимо, не хотел продолжать разговор о Тоби.
— Что же заставило тебя отказаться от всего этого и пойти в армию?
— Две вещи: подслушанный разговор и женщина.
Она молчала некоторое время, не зная, хочется ли ей услышать подробности, но потом все-таки прошептала:
— Расскажи.
— Однажды, мне было тогда семнадцать, я поднялся на борт одного из наших кораблей. Я инспектировал груз, расспрашивал людей, как прошло плавание, и случайно услышал разговор капитана с одним из офицеров. Офицер спрашивал, как это мне доверили такую ответственную работу. «Он ведь совсем еще мальчишка, — сказал офицер. — Что он может знать?» Ответ капитана меня очень порадовал. «Хотя он и мальчишка, — сказал капитан, — но о море знает предостаточно. Вы разве не слышали, что говорят о детях Монтгомери? — продолжал он. — Они не родятся, как обычные дети. Когда отцу захочется иметь еще одного ребенка, он идет к пирсу, забрасывает сеть и вытаскивает очередного отпрыска. Удивительно, что эти ребята вообще умеют ходить и что у них ноги как ноги, а не плавники».
— Неплохо сказано. Комплимент своего рода.
— Верно. Но пока я слушал, как они, посмеиваясь, рассуждают о детях Монтгомери, вдруг представил всю свою дальнейшую жизнь. Я буду руководить компанией, когда мне исполнится двадцать два — двадцать три года, женюсь на местной девушке, если, конечно, найду такую, которая не состоит со мной в родстве, заведу детей.
— Выловишь их в море?
— Или другим подходящим способом. Буду учить детей, а в пятьдесят уже и внуков, как вести дела компании, и в восемьдесят все еще буду только мечтать о том, как бы уехать из Уорбрука.
— Понятно. Ну а женщина при чем?
— Примерно в то же время, когда я услышал этот разговор, к матери приехала подруга. Ей было лет тридцать пять, но мне в мои семнадцать она показалась старухой. Она собиралась пробыть у нас около месяца, и в первые дни я ее просто не замечал.