6 
Тем не менее в Супериоре жило 1517 душ, и только половина из них была прихожанами Предвечной апостольской церкви. Шанс родиться здесь, в таком крошечном обществе, наверняка был один на миллиард.
К сожалению, шансов выбраться отсюда было примерно столько же.
Под гнетом цели своего приезда Хоуп вернулась к машине и вытащила цветы, которые срезала в своем саду для матери. Ей надо было как можно скорее показать свое присутствие. Откровенно поговорить с матерью и сестрами будет проще, когда поблизости нет отца. Учитывая ее внезапный побег и то, сколько лет прошло с тех пор, как она с ними виделась, не приходилось рассчитывать на взаимопонимание даже без вмешательства отца. Мать Хоуп считала, что ее вера в Бога требует полного подчинения мужу. Поэтому было очень сложно заставить ее услышать то, что шло не от отца или с кафедры проповедника.
Хоуп глубоко вздохнула и решительно двинулась к поляне для пикника.
Сестра Райлин своим орлиным глазом первой заметила ее и прикрыла рукой глаза от солнца, чтобы лучше видеть. На какой-то миг у нее просто отвисла челюсть, и Хоуп почувствовала, как к ней возвращаются давно забытые страх и смущение. Строгое воспитание, эмоциональный шантаж родителей и настоятелей церкви, которые управляли ее жизнью, всепоглощающее состязание за малейшее внимание отца и проповеди о судьбе грешника, сгорающего в аду, — чувства и воспоминания об этом нахлынули на нее, не давая дышать. Она почти чувствовала, как ее ноги лижут языки адского пламени…
Но потом она увидела своих сестер, тех, кто были ближе ей по возрасту. Черити было двадцать два — на пять лет меньше, чем Хоуп, — она держала на руках одного ребенка, а у ее ног бродил другой, полутора-двух лет от роду. Фейт скоро должно было исполниться девятнадцать, и она была беременна.
Райлин что-то произнесла и показала на Хоуп. Ее мать оторвалась от вытирания личика малыша на руках у Черити, и они повернулись к Хоуп. Она не могла точно сказать, удивление на их лицах или тревога.
У Хоуп тут же перехватило горло. Как же она соскучилась по ним. Кажется, с тех пор, как она в последний раз видела своих родных, прошла уже целая вечность. Однако в своем сердце она пронесла их в мир, который имел очень смутное представление о многоженстве и жизни в общине, а в особенности о тех странных вещах, которыми там занимались люди.
Из-за своего прошлого и принадлежности к общине Хоуп всегда приходилось держаться в стороне. Одной. Это болезненно переживаемое одиночество иногда подталкивало ее вернуться. Но она никогда этого не сделает. Если она не смогла жить по «принципу» в шестнадцать, сейчас она и подавно не сможет.
— Хоуп, это ты? — спросила Мэрианн и запнулась, когда Хоуп подошла ближе.
Она остановилась в нескольких футах и с робкой улыбкой протянула матери цветы.
— Это я, — сказала она. — С Днем матери!
Ее мать прижала к худой груди одну трясущуюся руку и вытянула другую — то ли чтобы взять букет, то ли чтобы коснуться щеки Хоуп. Но вмешалась Райлин.
— Он уже идет сюда, — сказала она. — Все в порядке, Мэрианн. Тебе нет необходимости разбираться с плохими новостями. Джед уже здесь.
Мать уронила руку, и Хоуп увидела, что в парк входит ее отец. В животе у нее угнездился страх. Угрюмое выражение лица было для него обычным — что-то иное могли принять за фривольность… Но его лицо просто потемнело, когда маленькая девочка подбежала к нему и затараторила:
— Ее зовут Хоуп, папочка. Я слышала, как она сказала, что это ее имя. Правда, она симпатичная? И у нее симпатичное имя, правда, папочка?
Отец прошел мимо девочки, даже не показав, что знает ее. Он был высоким и импозантным, как Авраам Линкольн, и по-прежнему носил длинную бороду. По обе стороны рта шли полосы проседи, что только подчеркивало хмурое выражение лица. Волосы его заметно поредели, но на лице возраст совсем не отразился. Время не смогло смягчить его каменные черты, как не смогло смягчить каменное сердце.
— В чем дело? Что тут происходит? — закричал он и на длинных ногах быстро преодолел расстояние между ними.
За ним торопливо шли два его брата — дяди Хоуп. Рулон представлял собой копию отца, только был немного выше ростом, по последним подсчетам Хоуп, у него было восемь жен. А Эрвин был в семье самым низкорослым — это за него Хоуп отказалась выйти замуж. Он был очень худым. Под мятой белой рубашкой его грудь казалась впалой, а живот был так туго перетянут ремнем, что бедренные кости резко выступали. Но в свои пятьдесят шесть он еще не растерял волосы, и черные пряди свисали ему почти до плеч. Он был старше отца на год, и Хоуп должна была стать его десятой женой.
6 
