7 
Хоуп инстинктивно сжала в руках букет. Ей хотелось убежать, вот только ноги отказывались ее нести. Не сейчас, когда Черити в свои двадцать три года стоит перед ней с таким измученным и замотанным видом. За кого, интересно, отец выдал ее замуж?
— Хоуп вернулась, — умиротворяющим тоном сообщила ее мать, когда Джед к ним приблизился.
Взгляд отца скользнул по тонкой фигурке Хоуп, фигурке, которую она унаследовала от него. Она знала, что он сейчас собирает воедино все произошедшие в ней перемены, особо отмечая ее шорты хаки и белую хлопковую блузку. Она была одета как язычница, как чужая, и ему это нравилось не больше, чем тот факт, что она ходит с открытыми ногами. Она думала, не надеть ли ей длинное платье, но это сочла уж слишком большой уступкой. Хоуп была одной из них и одновременно не была. Она была изгоем. И как бы она ни скучала по сестрам и матери, годы, которые она провела здесь, сейчас казались словно из другой жизни. Она познала свободу передвижения на собственной машине и свободу в принятии решений, силу образования и радость оттого, что она может быть самостоятельной. Она жила в мире, где женщины равноправны с мужчинами. Она могла говорить и быть услышанной и имела перспективы что-то изменить.
Ей хотелось открыть своим сестрам именно это. Дать шанс узнать то, что узнала она сама, — что в мире есть люди, которые думают не так, как их отец. Шанс взять больше от этой жизни.
— Отец, — пробормотала Хоуп, хотя давняя обида вернулась к ней и придала горечь этому слову. Если бы не его окончательное предательство, если бы не его потакание похотливому интересу Эрвина, возможно, она бы не сделала в амбаре того, что сделала. И ей бы не пришлось платить ту ужасную цену, которую она заплатила.
— И как у тебя только хватило наглости появиться здесь в день, когда все почитают своих матерей, хотя ты делала ровно противоположное! — рявкнул отец.
— Я никогда не выказывала непочтение матери. — Хоуп многозначительно глянула на Эрвина. — Я навлекла бы на себя позор, если бы сделала что-то подобное.
— Ты попрала закон Божий! — крикнул Эрвин. Одного брошенного взгляда оказалось достаточно, чтобы он завелся.
— Закон Божий? Или твой собственный? — парировала она.
— Твои слова греховны, — сказал отец. — Я не позволю тебе говорить с Эрвином в таком тоне. Он всегда любил тебя и не сделал тебе ничего плохого. Это ты обманула его.
На мгновение Хоуп вспомнила торопливые прикосновения своего дяди во время, когда была еще ребенком. Его длинные прохладные пальцы использовали любую возможность, чтобы коснуться ее, он всегда вызывался отвести ее на горшок или полечить содранную коленку. Он едва дождался, когда она вошла в детородный возраст, и сразу же попросил у брата ее руки.
— Он не имел права настаивать, раз я ему отказала. Мне было всего шестнадцать, — сказала она.
Отец отмахнулся от ее слов:
— Твоей матери было пятнадцать, когда она вышла за меня.
— Не имеет значения. Я была бы очень несчастлива.
— Избави меня бог сделать то, что вызовет твое недовольство! Надо же, какая принцесса! — взревел Джед. — Разве я воспитывал тебя в мысли, что ты слишком хороша для достойного мужчины? Разве я потакал твоему тщеславию? Бог накажет тебя за твою гордость, Хоуп.
— Ему и не придется ничего делать, — сказала она. — Ты уже сам сделал достаточно.
— Хоуп, не говори так, — умоляюще сказала ее мать. Но в Хоуп кипятком взбурлила обида, и ей было уже не остановиться.
— Сделанное тобой во имя религии хуже всего, о чем я могла только подумать, не то что сделать, — сказала она отцу. — Ты используешь Бога, чтобы манипулировать и подавлять. И чтобы казаться себе значительней, чем ты есть на самом деле.
Джед замахнулся, словно хотел ее ударить. В прошлом он несколько раз поднимал на нее руку — например, в ту ночь, когда она сбежала из Супериора, — но Хоуп знала, что сейчас он не станет ее бить. Не на глазах у всех. Если он ударит ее, она может обратиться в полицию, а Предвечная апостольская церковь не любит этого. И хотя было практически нереально доказать, что многоженство незаконно, было несколько случаев, когда члены общины действительно попадали в тюрьму, хотя в основном за совершенные ими преступления, а не за многоженство per se[6].
Однако, судя по ропоту в быстро собирающейся толпе, Хоуп осознала, что зашла слишком далеко. Она приехала с намерением быть дипломатичной, убеждая себя, что у родных все хорошо. Она только хотела посмотреть, не может ли она чем-то помочь своим сестрам. Но вместо этого она оскорбляет своего отца и церковь. Но она ничего не могла с собой поделать. Она смотрела на их жизнь другими глазами, а та слишком мало изменилась.
7 
