135 
После часа сражения, или, скорее, агонии, рухнул раненный капитан флагманского корабля Мадженди. Заменивший его лейтенант Дондиньон вскоре также упал, в свою очередь раненный. Последнего заменил лейтенант Фурнье. Одна за другой рухнули грот- и бизань-мачты, произведя внизу на палубе ужасную сумятицу. Флаг водрузили на фок-мачту.
Погруженный в густое облако дыма, при почти полном отсутствии ветра затянувшее горящие корабли союзного флота, адмирал не видел и не понимал, что происходит с остальной частью его флота. Затем, благодаря просвету в дыму, он заметил корабли авангарда — их было двенадцать, и все они были неподвижны — и приказывал им, посылая сигналы с последней оставшейся мачты, немедленно повернуться другим бортом и плыть в этот ад.
Тем временем опустилась ночь, в темноте не было видно ничего, и в три часа ночи третья мачта рухнула на палубу, загромоздив ее окончательно.
Вильнев попытался спустить на воду одну из своих шлюпок; те, что были закреплены на палубе, оказались разбиты падавшими мачтами; те которые кренились по бортам корабля, днем попали под обстрел: две или три из них потонули после того, как были спущены на воду.
Все сражение Вильнев оказывался на самых опасных его участках, не прося больше ничего для себя, кроме ядра, осколка картечи или ружейной пули.
Выход нашелся в самоубийстве.
Флагманский корабль испанского флота, оставленный семью своими кораблями, сдался неприятелю после боя, продолжавшегося четыре часа, а остальная часть испанского флота, встав под ветер, понеслась к Кадису.
Тем временем команда «Виктории» выкрикивала победное «ура» каждый раз, когда очередной французский корабль терял флаг, и каждый из этих криков заставлял Нельсона забывать про свое ранение и спрашивать:
— А это что?
Слыша ответ иа свой вопрос, раненый каждый раз выказывал большое удовлетворение. Он страдал от мучительной жажды, постоянно просил пить или просил помахать над ним бумажным веером.
Он питал большую привязанность к капитану Харди и все время тревожился за его жизнь; священник и корабельный хирург пытались успокоить его на сей предмет. Они посылали сообщение за сообщением капитану Харди о том, что адмирал хочет видеть его, а Нельсон, видя, что тот не подходит, нетерпеливо кричал:
— Вы не хотите показать мне Харди, я уверен — он мертв.
Наконец, спустя час и десять минут после ранения, капитан Харди спустился на нижнюю палубу.
Адмирал, узнав его, издал радостный возглас, растроганно пожал ему руку и сказал:
— Ну, Харди, как протекает сражение? Как складывается день для нас?
— Удачно, милорд, очень удачно! — ответил Харди. — Мы уже захватили двенадцать кораблей.
— Надеюсь, ни один из наших кораблей не потерял своего флага?
— Ни один, милорд.
Нельсон, успокоившись окончательно, заговорил о себе и испустил тяжелый вздох:
— Я умираю, Харди, и умираю сейчас. Совсем скоро все кончится для меня. Подойдите ко мне, мой друг, — и добавил, снизив голос: — Я попрошу вас об одной вещи, Харди. После моей смерти отрежьте пучок моих волос для леди Гамильтон и отдайте ей все, что будет мне причитаться.
— Я поговорил с хирургом, — ответил Харди, — он твердо надеется сохранить вам жизнь.
— Нет, Харди, нет, — ответил Нельсон, — не пытайтесь меня обмануть. У меня разбит позвоночник.
Долг службы требовал присутствия Харди на палубе. Он пожал раненому руку и поднялся наверх.
Нельсон подозвал хирурга. Тот был занят лейтенантом Уильямом Руверсом, которому оторвало ногу. Тем не менее он подбежал, бросив на бегу, что его помощники справятся с перевязкой.
— Я только хотел спросить о своих старых товарищах, — сказал Нельсон. — Что касается меня, доктор, в вас я больше не нуждаюсь. Посмотрите, вот, нижняя часть моего тела ничего не чувствует, и эта моя часть уже холодна как лед.
Тогда хирург сказал ему:
— Милорд, позвольте пощупать вас.
И он действительно потрогал нижние конечности Нельсона, которые, утратив чувствительность, теперь были безжизненны.
— О! — настаивал Нельсон. — Я хорошо знаю, что говорю: меня уже щупали, подобно вам, Скотт и Бэрк, и я не чувствовал их прикосновений так же, как не чувствую сейчас ваших. Я умираю, Битти, умираю.
— Милорд, — ответил хирург, — к несчастью, я уже бессилен изменить для вас что-либо.
Произнеся этот последний приговор, он отвернулся, чтобы скрыть слезы.
135 
