53 
— Монахиню?! — удивился Бофранк. — Что понудило ее оставить монастырь? Наверное, жестокие порядки и истязания, о которых столько говорят?
— Ладно бы истязания — к ним как раз готовились многие послушницы, но творилось там иное. Девушку эту звали Саския, и происходила она из весьма почтенной семьи с запада. Она поведала, что монастырь частенько навещал грейсфрате Баффельт, отчего там воцарились ужасающе развратные нравы. Малочисленная свита Баффельта не принимала в этом участия, но сам грейсфрате преуспевал за десятерых — вот, кстати, опровержение слов о том, что тучные люди хотя и похотливы, но несостоятельны по мужской части. Так вот, по словам Саскии, монахини, доселе почитавшиеся наиболее святыми, добродетельными и преданными вере, повадились, полностью обнажившись, танцевать перед ним и прохаживаться в нагом виде по саду, называемому Садом Костей, ибо там захоронены умершие монахини. Баффельт принуждал послушниц ласкать друг друга на его глазах и в его присутствии предаваться наиболее греховным гнусностям… Юная Саския была свидетельницей шуточного обряда обрезания, осуществленного над искусственным членом, который был сделан из теста и за каковой затем бились распутные монахини, дабы удовлетворить свои непристойные желания…
Нет ничего удивительного, что воспитанная в строгости девушка противилась разврату, тем более что недостойный Баффельт при каждом удобном случае трогал руками интимные части ее тела, хотя она всегда была одета подобающим монахине образом.
— И все это она рассказала тебе? — недоверчиво спросил Бофранк.
— Кроткая швессе Саския, может статься, и не рассказала бы; а вот актерка из бродячего театра Саския поведала — за стаканом вина, когда сидели мы в «Воротнике судьи».
— Имей мы свидетельства еще нескольких монахинь, Баффельту не поздоровилось бы.
— Может, и так; однако ж кажется мне, что этот жирный пузырь не то околдовал бедных женщин, не то они там все посходили с ума, — заключил музыкант. — Я помогу вам, но смотрите же, чтобы не случилось, как в известной песенке:
- У нас самих кружится голова:
- Их обманув, себя надеждой тешим,
- Свои ошибки повторяем те же.
— Что проку мне в твоих поучениях, лютнист? Как бы ни случилось, твоя роль проста — веди нас туда, где начинается потайной ход, а там уж посмотрим.
— Уверяю вас, что с кинжалом и удавкою я обращаюсь столь же умело, как с лютней, — заметил Франци.
— Тогда веди нас, лютнист. Где и когда мы должны ожидать тебя?
— А сколько вас? — поинтересовался Франци, ковыряя ногтем в изрядно прореженных зубах.
— Четверо или шестеро.
— Что ж, не столь и много. Будет ли драка?
— Если без нее нельзя будет обойтись.
— О, уверяю вас, хире, никогда нельзя обойтись без драки, ежели существует хотя бы наималейшая возможность для нее. Но полноте, я буду ждать вас близ монастыря, в рощице на бугорке — там и обретается начало подземного хода, однако без меня вам его отродясь не сыскать.
Возвращаясь в гостиницу, субкомиссар в раздумьях шагал по самой середине улицы без боязни быть затоптанным, ибо в эти дни мало кто ездил по городу. В одном месте за Бофранком увязались было несколько подозрительных оборванцев, сущих негодяев с виду, но он откинул плащ так, чтобы виден был пистолет, и оборванцы отстали.
Верно ли поступал Бофранк? Все большее и большее количество людей ввязывалось в историю, имевшую столь обыденное начало в далеком поселке, но в том, стало быть, имелся резон… К примеру, лютнист Франци, наверное, знать не знал, зачем указывает подземный ход. Хотя ему-то и не следует ничего объяснять, ибо, как написано мудрецом: «С простонародьем говорите лишь о простых вещах; все до единой тайны высшего порядка сохраняйте для своих друзей; волов кормите сеном, а попугая — сахаром… иначе волы растопчут вас, как это часто случается».
Да и сомнениями своими субкомиссар с некоторых пор не особенно терзался, памятуя, как ангел, что привиделся ему, рек: «…Куда хуже было бы, знай ты твердо, что душа твоя во тьме, а сердце — во злобе. Тернист и скользок путь твой, и нет тебе ни фонаря, ни посоха… Иного пути у тебя уже нет, и что ни сделаешь ты, все будет к добру иль худу, и ничего уж потом не поправишь».
Что ни сделаешь — будет к добру иль к худу. Вот и пойми! В сердцах Бофранк пнул валявшуюся на дороге лошадиную подкову и пребольно ушиб ногу. Самым недостойным образом запрыгал он на одной ноге и оттого не мог заметить, как выбежал из подворотни человек и приблизился к нему.
53 
