– Эй, чернильная душа, – поймал его под руку Ферб. – Ты чего это?
– Не знаю… – выдохнул Тильт. – Голова закружилась. И какое-то все сделалось… ненастоящее… Будто во сне…
– А может, это и есть сон? Ну, конечно! Только во сне такое возможно: ходячий мертвец, каменные холемы. Сейчас вот взмахнем руками и полетим, как эти мыши.
– Как птицы, – сказал Тильт.
– Ну или как птицы.
Где-то далеко зазвенел надрывно тревожный набат. В два голоса ухнули пушки, разбудив отозвавшиеся эхом невидимые скалы.
Тильт и Ферб вышли на улицу. И остановились.
Позади них высилась неприступная отвесная скала. Справа черно блестело тихое озеро. Слева за обрывом, далеко внизу, шумел, ворочаясь, прибой. Отсюда, с этой небольшой скальной площадки, была только одна дорога. Она вела вниз – туда, где надрывался набат, где загорались круглые окна приземистых тралланских жилиш, где мелькали факелы, лязгала оружейная сталь и мутно поблескивали доспехи.
– Там целая армия, – сказал Ферб. – И кое-кто из них, кажется, поднимается сюда.
Прогудев оперением, пролетел над их головами серый росчерк, нырнул в пещеру. Длинная стрела вонзилась в лежащие ворота, затрепетала.
– Стреляют, – обеспокоенно заметил Ферб.
Еще одна стрела прилетела снизу. На этот раз лучник не промахнулся. Разбойник Ферб удивленно уставился на торчащее из груди древко, тронул его пальцем, хмыкнул:
– Надо же! Совсем не больно.
Черная тень метнулась к ним от кустов, и вскинувшийся Ферб, оттолкнув Тильта, коротко взмахнул саблей. Раздался сочный звук, будто перезревшая тыква лопнула, – тень, хрипя, осела на землю. Нападавший не умер сразу. Пачкая камни темной кровью, выдирая из трещин пучки жесткой травы, он пополз к Тильту. В движениях его виделось что-то нечеловеческое и жалкое. Казалось, это раздавленный ящер пытается сползти с дороги.
– Не надо, – остановил Тильт поднявшего саблю Ферба.
– Почтенный мастер… – прошипел раненый. – Наконец-то встретился… Жаль, не успел убить… А хотел… хотел… занять твое место…
Нож, формой похожий на тополиный лист, вывернулся из слабеющих пальцев и тихо звякнул о камни.
– Далька? – Тильт опустился на колени перед умирающим. – Далька из Детровиц? Это ты?
– Почему они выбрали тебя… Почему… Я лучше… лучше… лучше…
Лицо Дальки покрывали многочисленные шрамы. В проколотой щеке блестела проволока. Губа была надрезана – и это еще больше усиливало сходство с рептилией.
– Опять хочешь сбежать?… Не выйдет… Ищешь Книгу? Не найдешь… Ее здесь нет! Нет! Я-то видел ее. Я видел, а ты нет! И никогда не увидишь… Потому что я лучше. Лучше!…
– Так это твой друг? – спросил Ферб.
– Да, – ответил Тильт и поднялся. – Это он.
Из зева пещеры, неуклюже поворачиваясь, выступил Кругляш.
– Я здесь, мастер, – объявил он, жадно глядя на колышущееся внизу живое зарево.
– Иди вниз, к своим братьям, – велел ему Тильт.
– А что насчет нас? – спросил Ферб. – Я-то, кажется, не боюсь ни стрел, ни клинков.
– Я тоже, – рассеянно проронил Тильт. – Но это сейчас неважно. Мы сделали все дела, и нам пора уходить.
– Постой… А как же Книга?
– Забудь о ней.
– Но… – Ферб развел руками. – Как это – «забудь»?… И куда ты собрался идти? Вниз? Прямо на клинки тралланов? Не лучше ли спрятаться и подождать, пока твои холемы тут ни одной живой души не оставят?
– Нет, – качнул головой Тильт. – Я слишком долго ждал. – Он сделал шаг влево – к пропасти.
– Эй-эй! – схватил его Ферб. – Ты чего это задумал, почтенный мастер? Опомнись!
– Пора домой, – тихо сказал Тильт, глядя в звездное небо. – Крепче держись за меня, почтенный разбойник. Но не мешай мне.
– Ну как же?! Ты хоть объясни толком, чего удумал! Они стояли на самом краю обрыва. Внизу на острых
камнях плескался прибой.
– Просто держись, – прошептал Тильт и шагнул вперед.
Вниз.
Ветер упруго ударил им в лица. Свежий ветер, пахнущий морем и свободой.
Тильт закричал и раскинул руки. Будто паруса, хлопнули широкие рукава – и обернулись огромными белыми крыльями.
Тильт взмахнул ими.
И воздух подкинул его.
Вверх.
– Это сон! – прокричал цепляющийся за него Ферб.
– И мы – словно птицы! – откликнулся Тильт.
ГАЙ. ИЗБАВЛЕНИЕ
Нелегко дались Гаю строки, составленные из букв «Заповеди Имма». Трижды он портил бумагу и начинал работу заново. Его не ругали и не корили за допущенные ошибки – и это несколько его успокаивало. Он вспотел от усердия; он забыл о наставленных на него копьях и недавнем кровопускании. Низко склонив голову, прикусив кончик языка, он тщательно выписывал буквы, на которые указывал обритый маскаланец. Лишь иногда Гай отрывался от письма и обводил мутным взглядом заполнившуюся светящимся чадом залу.