Особенно,... 
53 
Пока я обо всем этом думал, какой-то иной, независимый от сознания участок моего мозга бубнил: «брайносьминия, брайнопитание, банни-монополия, бейлиосьминог, браинанимация, броккоптоног». Телефон внизу все звонил и звонил. Вздохнув, я решил больше не испытывать судьбу, спустился вниз и снял трубку.
– Машин нет! – с усилием проговорил я.
– Это ты, Лайонел? – Звонил приятель Гилберта Лумис, санитарный инспектор, полицейский-мусорщик.
– В чем дело, Лумис? – Я его терпеть не мог.
– У меня тут возникла одна проблемка.
– Где это – тут?
– В Шестом полицейском участке» на Манхэттене.
– Дики-черт! А что ты делаешь в Шестом участке, Лумис?
– Видишь ли, они говорят, что уже слишком поздно, поэтому они его не выпустят и ему придется провести ночь в кутузке.
– О ком ты говоришь?
– Как это о ком? О Гилберте, конечно же! Его арестовали за убийство парня по имени Ульман.
Вам знакомо такое чувство: читаете вы, к примеру, детективный роман и, коря себя за это, испытываете большое облегчение, когда какого-нибудь героя убивают до того, как он вживе появляется на страницах книги и взваливает на вас груз своего существования? Согласитесь, в детективных романах всегда чересчур много действующих лиц, чьи имена автор упоминает лишь в начале, и они все время мелькают где-то вдали, но не оказывают никакого влияния на действие. Уж лучше бы их не было.
Вот и меня поразило подобное чувство, когда Лумис сообщил об убийстве Ульмана. Но, с другой стороны, меня охватила паника: от меня ускользали и без того немногочисленные детали этого дела. Ульман был как открытая дверь, указывающая определенное направление поисков. Я не мог горевать по поводу смерти Ульмана, особенно в День Смерти Фрэнка Минны, и все же я испытывал сожаление, ведь не стало одного моего ключика.
Одновременно я испытывал:
раздражение – этой ночью придется иметь дело с Лумисом. Моего приятеля арестовали. Лед в моем стакане с виски растает. Мой сэндвич, купленный у Зеода, останется несъеденным;
смущение – Гилберт, конечно, на многое способен, но он бы никогда не убил человека. И я видел, как он недоуменно моргал при упоминании имени Ульмана. Их ничто не связывало. Стало быть, мотива у него не было, разве что ему пришлось защищаться. Или его подставили. А значит:
страх – кто-то охотится на парней Минны.
Я взял в агентстве машину и поехал на ней в полицейский участок Манхэттена, чтобы увидеть Гилберта, но удача в этом деле мне не сопутствовала. Его уже увели из ближней клетки в заднюю камеру и посадили на ночь в «обезьянник», где кантовался привычный к таким местам контингент: там ели сэндвичи с сосисками, при нужде пользовались открытым туалетом, а новичков быстро избавляли от бумажника и часов и взамен сигарет предлагали им бритву для самозащиты. Трудолюбивый Лумис уже достал полицейских разговорами о правах и привилегиях Гилберта. Впрочем, его труды не пропали даром: Гилберту позволили позвонить, его быстро обыскали в отдельной камере и пообещали, что до следующего утра с ним ничего дурного не случится. У него оставалась надежда, что его отправят из полицейского участка в городскую тюрьму, где он будет сидеть до тех пор, пока за него не внесут залог. В итоге все мои усилия свелись к тому, что я отвез Лумиса назад в Бруклин. Воспользовавшись этой возможностью, я решил выспросить у Лумиса, что он узнал от Гилберта.
– Он ничего не хотел говорить без адвоката, и я не виню его за это, – сказал мне Лумис – У стен же есть уши, знаешь ли. Гилберт сказал мне лишь, что Ульман уже был мертв, когда он приехал к нему. На выходе из дома Ульмана его повязали копы, причем, по его словам, похоже было, что кто-то их навел. В участке он бесновался, злился и требовал адвоката, но ему велели подождать до утра. Думаю, он хотел позвонить в «Л amp;Л», но там никто не снимал трубку. К счастью, я был рядом… Кстати, забыл сказать, как я сочувствую вашей потере. Просто стыдно, что такое произошло. Гилберт, честно говоря, на вид прямо не в себе, – продолжал трещать Лумис. – Уж не знаю, что он сказал, а о чем промолчал, но парни смотрели на него волками, когда я приехал, это уж точно. Я попытался урезонить их, показывал значок, но они обращались со мной так, будто я хуже долбаного тюремного надсмотрщика, представляешь?
Гилберт дружил с Лумисом еще со средней школы; тогда они оба болтались по парку на Кэролл-стрит, наблюдая за тем, как старики играют в гольф. Лумис импонировал той ленивой, небрежной стороне натуры Гилберта, что вечно задирала нос, стреляла сигареты и частенько не желала иметь дела с Минной и его парнями. Лумис, конечно же, был не таким сметливым, как большинство – даже самых пассивных и равнодушных ко всему – сирот. Нет, он был бесформенным приложением к мебели, телевизору и холодильнику его родителей и независимую жизнь принимал нехотя. Вместе с Гилбертом он проводил время в «Л amp;Л», когда агентство только-только разворачивалось, и ни разу не продемонстрировал ни капли заинтересованности ни в выдуманном нами автомобильном агентстве, ни в детективном агентстве, которое скрывалось под этой вывеской.
53 
