Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
159 
– А я, дорогой Арамис, – спокойно ответил Атос, – думаю, что это изменило бы только состояние лица господина де Реца. Поэтому послушайте меня, оставим все, как оно есть; да теперь ни вы, ни он не принадлежите более самим себе: вы принадлежите английской королеве, а он – Фронде. Итак, если второе дело, которое вы должны отложить, не важнее первого…
– О, второе дело очень важное.
– В таком случае выполняйте его сейчас.
– К несчастью, не в моей власти выполнить его, когда мне хотелось бы. Оно назначено на вечер, попозже.
– А, понимаю, – сказал Атос с улыбкой, – в полночь?
– Почти.
– Что же делать, дорогой друг, это дело из таких, которые можно отложить, и вы его отложите, тем более что по возвращении у вас будет достаточное оправдание…
– Да, если я вернусь.
– А если не вернетесь, то не все ли вам равно? Будьте же благоразумным, Арамис. Вам уже не двадцать лет, друг мой.
– К великому моему сожалению. О, если бы мне было только двадцать лет!
– Да, – произнес Атос, – сколько глупостей вы бы тогда еще наделали! Однако нам пора расстаться. Мне надо еще сделать два визита и написать письмо. Зайдите за мной в восемь часов, а лучше давайте поужинаем вместе в семь?
– Отлично, – сказал Арамис. – Мне надо сделать двадцать визитов и написать столько же писем.
На этом они расстались. Атос нанес визит госпоже де Вандом, расписался в числе посетителей у герцогини де Шеврез и написал д’Артаньяну следующее письмо:
«Дорогой друг, я уезжаю с Арамисом по важному делу. Хотел бы проститься с вами, но не имею времени. Помните, я пишу вам, чтобы еще раз подтвердить вам свою любовь.
Рауль поехал в Блуа и ничего не знает о моем отъезде; присматривайте за ним в мое отсутствие, сколько можете, и если в течение трех месяцев от меня не будет известий, то скажите ему, чтобы он вскрыл запечатанный пакет на его имя, который он найдет в Блуа в моей бронзовой шкатулке. Посылаю вам ключ от нее.
Обнимите Портоса от имени Арамиса и моего. До свидания, а может быть, прощайте».
Письмо это он послал с Блезуа.
В условленный час Арамис явился. Он был одет для дороги, со шпагой на боку – той старой шпагой, которую он так часто обнажал и которую теперь особенно стремился обнажить.
– Вот что, – сказал он, – я думаю, напрасно мы уезжаем так, не оставив хоть несколько прощальных строк Портосу и д’Артаньяну.
– Все уже сделано, дорогой друг, – ответил Атос, – я подумал об этом и простился с ними за вас и за себя.
– Вы удивительный человек, дорогой граф, – воскликнул Арамис, – вы ничего не забываете!
– Ну что, вы примирились с вашим путешествием?
– Вполне, и теперь, обдумав все, я даже рад, что покидаю Париж на это время.
– И я тоже, – сказал Атос. – Я только жалею, что не мог обнять д’Артаньяна, но этот дьявол хитер и, наверное, догадался бы о наших планах.
Они кончали ужинать, когда вернулся Блезуа.
– Сударь, вот ответ от господина д’Артаньяна, – сказал он.
– Но ведь я не просил ответа, дурак, – возразил Атос.
– Я и не ждал ответа, но он велел меня вернуть и вручил мне вот это.
С этими словами Блезуа подал маленький, туго набитый, звенящий кожаный мешочек.
Атос раскрыл его и сначала вынул оттуда следующую записку:
«Дорогой граф!
Лишние деньги в путешествии не помешают, в особенности если путешествие затевается месяца на три. Вспомнив наши прежние тяжелые времена, посылаю вам половину моих наличных денег: это из тех, что мне удалось вытянуть у Мазарини, поэтому умоляю вас, не тратьте их на какое-нибудь уж очень дрянное дело.
Я никак не верю тому, чтобы мы могли вовсе больше не увидеться. С вашим сердцем и вашей шпагой пройдешь везде. Поэтому до свидания, а не прощайте. Рауля я полюбил с первой встречи, как родного сына. Тем не менее искренне молю небо, чтобы мне не пришлось стать ему отцом, хотя я и гордился бы таким сыном.
Ваш д’Артаньян.
P. S. Само собой разумеется, что пятьдесят луидоров, которые я вам посылаю, предназначаются как вам, так и Арамису, как Арамису, так и вам».
Атос улыбнулся, и его красивые глаза затуманились слезой. Значит, д’Артаньян, которого он всегда любил, любит его по-прежнему, хотя и стал мазаринистом!
– Честное слово, тут пятьдесят луидоров, – сказал Арамис, высыпая деньги из кошелька на стол, – и все с портретом Людовика Тринадцатого! Что вы намерены с ними делать, граф, оставите или отошлете обратно?
159 
