Особенно,... 
70 
Особое внимание Листа привлекли шопеновские этюды, в которых техника всецело служила поэтическому замыслу. Последующее разучивание этих этюдов, как отмечают многие современники, буквально преобразило игру Листа, который вскоре стал даже соперничать с самим автором.
Во второй половине тридцатых годов музыкант совершает путешествие с Мари д'Агу по Швейцарии и Италии. Эта Диана парижских салонов сразу пленила Листа. Подобно героине своей подруги Жорж Санд она во имя любви отказывается от семьи, дома и едет вместе с любимым искать счастья на чужбине. В декабре 1835 года у них рождается первый ребенок — дочь Бландина. Через несколько лет они расстались. Но осталось счастье взаимной любви…
Концертные выступления Листа в то время были редкими и имели случайный характер.
Но к концу 1830-х годов он начинает выступать все чаще и чаще. Тщательно изучив музыкальное наследие Бетховена, Лист дает в Париже серию камерных бетховенских концертов.
«Успех был огромный, — пишет Легуве в своем отчете о концертах, — превзошедший все надежды. Это самый замечательный ансамбль, который мы когда-либо слышали, это были три души, слившиеся воедино… Пусть мне не говорят, что успех был вызван модой. Мода заставляет прийти, мода заставляет аплодировать, но мода не может заставить слушать, а между тем неслыханное дело — трио, простое трио… было прослушано аудиторией в пятьсот человек в молчании, нарушавшемся только шепотом восторга, который подавлялся из боязни упустить хотя бы единую ноту».
Творческое уединение середины 1830-х годов сменилось активнейшей деятельностью пианиста-гастролера, объехавшего за десять лет (1837–1847 годы) всю Европу — от Лиссабона до Москвы, от Гетеборга до Афин. Только в Россию Лист приезжал трижды — в 1842, 1843 и 1847 годах. Своеобразные творческие контакты возникли у него с четырьмя русскими композиторами — Бородиным, Римским-Корсаковым, Кюи и Лядовым.
Пропаганда им русской музыки с самого начала приняла очень активный характер.
Как пианист, пользующийся огромным авторитетом, он, прежде всего, распространял русскую музыку своими фортепианными транскрипциями, которые исполнялись в самых разных уголках Европы. Без преувеличения можно сказать, что из всех великих западноевропейских музыкантов XIX века никто не имел таких разносторонних связей с русской Музыкой, как Ференц Лист. Он был уверен в блестящем ее будущем.
«Нельзя в полной мере согласиться с А. Рубинштейном, полагавшим, что определяющим в игре Листа в 40-е годы была виртуозность, что такова тогда была эпоха, — пишет А.Е. Будяковский. — Действительно, Лист многое делал ради виртуозности. Но у него было и другое. И особенно много было в игре Листа в годы его концертных поездок тех плодотворных зерен, которые дали позже такие пышные всходы.
Игра Листа в целом становилась все более и более точной, обдуманной и соответствовавшей творческим намерениям авторов исполняемых произведений. Если в ней и продолжали встречаться отступления, то это уже были не необоснованные вольности и случайности, допущенные пианистом из желания следовать принятому тогда обычаю и угождать дурным вкусам светского общества, а сознательные, творчески осмысленные отклонения».
А вот мнение самого маэстро: «Не пороком, но необходимым элементом музыки является виртуозность… Она не пассивная служанка композиции — от ее дуновения зависит жизнь и смерть доверенного ей художественного произведения: виртуоз может произвести его в блеске красоты, свежести и вдохновения, но он может также исказить, обезобразить и извратить его. Никто не назовет живопись рабским вещественным вопроиз-ведением природы. В том же отношении, в каком живопись относится к природе, стоит виртуозность к воспроизводящему искусству звуков…
Тот не был бы вовсе художником или был бы плохим художником, кто следовал бы с бессмысленной верностью за лежащими перед ним контурами, не пытаясь наполнить их жизнью, почерпнутой из восприятия страстей, из чувств. Виртуозность, так же, как и живопись, не ниже других искусств: они обе требуют творческой способности, которая образует их формы, согласно идее, постигнутой душой художника, согласно единому прообразу, без чего произведение художника не может возвыситься над уровнем промышленной продукции до степени художественного произведения…
Виртуоз, хотя он в своей передаче данной ему вещи только воссоздает идеал, стоявший перед душой композитора, и потому является только истолкователем чужого произведения, все же должен быть в той же мере поэтом, как живописец и ваятель, которые тоже как бы передают по-своему природу, как бы поют ее с листа по нотам творца».
70 
