131 
Тем временем Бонапарт, просматривая сводки, присылаемые министерством юстиции, обратил внимание на непорядок: два арестованных еще в октябре шуана (их имена ни о чем не говорили) до сих пор – дело было в январе 1804 года – не были допрошены. Первый консул распорядился, чтобы ими занялась военная комиссия.
Расследование принесло потрясающие результаты. Один из допрашиваемых, некто Керел, сначала все отрицавший и приговоренный к смертной казни, 28 января дал новые показания. Он сообщил, что во Франции и даже в Париже с августа прошлого года действует террористическая группа шуанов во главе с Жоржем Кадудалем.
Кадудаль в Париже… Это значило – на Бонапарта опять ведут облаву, снова сторожат каждый его шаг; над ним снова занесены кинжалы убийц. Бонапарт немедленно, минуя министра юстиции Ренье, проглядевшего дело, поручил расследование Реалю, бывшему заместителю Шометта, прокурора Коммуны 1793 года.
Реаль не сумел разыскать Кадудаля, но арестовал его ближайшего помощника Буве де Лозье. 13 февраля Реаль сообщил Бонапарту, что Кадудаль и его люди были переброшены в Бивиль на английском судне; что Кадудаль, имея под своей командой пятьдесят готовых на все головорезов, ожидает возможности либо похитить Бонапарта на пути в Мальмезон, либо убить; что в Париже находится не только Кадудаль, но и Пишегрю, и что они ожидают прибытия одного из членов королевского дома, графа д'Артуа или Конде; что, наконец, Пишегрю встречался с Моро.
Три дня потрясенный Бонапарт обдумывал сообщенное Реаля.
15 февраля 1804 года генерал Моро был арестован у себя на квартире. На следующий день жители французской столицы узнали из газет, что раскрыт англо-роялистский заговор, угрожавший жизни Первого консула. Генерал Мюрат был назначен военным губернатором Парижа, а полиция перешла в подчинение Реалю.
Маркиз де Галло, находившийся в те дни в Париже, писал: «Общественное мнение потрясено, как если бы произошло землетрясение». Не только в Париже – во всей Европе сообщение о заговоре произвело сенсационное впечатление.
Однако никто не поверил в виновность Моро. Республиканский генерал пользовался огромной популярностью в стране. После 17-го ночью на улицах Парижа расклеивались плакаты: «Невинный Моро, друг народа, отец солдат – в оковах! Иностранец, корсиканец, стал узурпатором и тираном! Французы, судите!» Бонапарт был бессилен изменить общественные настроения. Симпатии к герою Гогенлиндена выражались почти демонстративно. Госпожа Моро принимала постоянно посетителей; их число возрастало.
Преследуемый убийцами, Бонапарт вынужден был оправдываться от обвинений в желании погубить невинного Моро. Реаль и Мюрат, казалось, перевернули Париж вверх дном, но заговорщиков не нашли. Некоторые полагали, что Бонапарту на сей раз не уйти от гибели. Первый консул поспешил напомнить, что он не из пугливых, и 19 февраля явился в Оперу.
Наконец ночью 27 февраля Пишегрю был выдан полиции одним из «верных друзей» за сто тысяч экю. Вскоре были арестованы братья князья Полиньяк и маркиз де Ривьер; они состояли адъютантами графа д'Артуа – брата короля. Общественные симпатии к Бонапарту резко возросли: значит, все верно, заговор действительно существовал и нити его тянулись к главе дома Бурбонов.
Все обвиняемые, дававшие показания (Моро длительное время все отрицал), единодушно утверждали, что во Францию должен был прибыть кто-то из принцев – членов королевской семьи. Но прошел месяц, другой, а принц не появлялся… И вдруг выяснилось, что принц, член королевской семьи, находится совсем рядом, но не на западной границе, а вблизи восточной, в соседнем с Францией герцогстве Баденском. То был не граф д'Артуа, а Луи-Антуан де Бурбон Конде, герцог Энгиенский, один из младших отпрысков королевского дома. Самым же сенсационным было сообщение о том, что при герцоге Энги-енском находится или же приезжает к нему Дюмурье, печально знаменитый генерал, изменивший революционной Франции.
Вряд ли можно точно определить, кто первым передал Бонапарту эти известия. Но следует считать вполне установленным, что мысль об аресте и казни герцога Энгиенского была подана Первому консулу Талейраном. В ту пору Талейран еще считал для себя невозможным возвращение Бурбонов – он боялся отмщения. Позже он с тем же невозмутимым спокойствием решительно отрицал свою причастность к делу герцога Энгиенского. Сам же Бонапарт прямо говорил, что не думал о герцоге Энгиенском до тех пор, пока Талейран не подал ему мысли о его аресте и казни.
131 
