Особенно,... 
339 
Тогда мне было шестнадцать с половиной лет. Лаврентию же исполнилось 22 года.
Он объяснял, что новая власть посылает его в Бельгию изучать опыт переработки нефти. Однако было выдвинуто единственное требование – Лаврентий должен жениться.
Я подумала и согласилась – чем жить в чужом доме, пусть даже с родственниками, лучше выйти замуж, создать собственную семью.
Так, никому не сказав ни слова, я вышла замуж за Лаврентия. И сразу же поползли слухи, будто Лаврентий похитил меня.
Нет, ничего подобного не было. Я вышла за него по собственному желанию».
Перед казнью преступник признался в своем «преступном моральном разложении». Его жена этого не признала.
«Однажды следователь заявил, – говорила Нина Теймуразовна, – что у них есть данные якобы о том, что 760 женщин назвали себя любовницами Берия. Вот так. И ничего больше».
«Лаврентий день и ночь проводил на работе. Когда же он целый легион женщин успел превратить в своих любовниц? – продолжала жена Берия. – На мой взгляд, все было по-другому. Во время войны и после Лаврентий руководил разведкой и контрразведкой.
Так вот, все эти женщины были работниками разведки, ее агентами и информаторами. И связь с ними поддерживал только Лаврентий.
У него была феноменальная память.
Все свои служебные связи, в том числе и с этими женщинами, он хранил в своей голове. Но когда этих сотрудниц начали спрашивать о связях со своим шефом, они, естественно, заявили, что были его любовницами. Не могли же они назвать себя стукачками и агентами спецслужб…»
Тадеус Уиттлин писал:
«Обычно машина Берия останавливалась у Театра Красной Армии. Там недалеко была женская школа. Ученицы расходились с уроков. Берия, как черная пантера за оленятами, наблюдал за ними. Когда замечал пухленькую девочку 14–15 лет, розовощекую, с влажными губами и ослепительно белыми зубами, он указывал на нее кивком головы. Полковник Саркисов, высокий, худощавый человек, подходил к девочке, отдавал честь, просил следовать за ним. Берия из машины наблюдал в бинокль, как ужас в глазах жертвы нарастал, и это доставляло ему огромное удовольствие. Девчушка понимала, что спасения нет. Она отделялась от группы ошарашенных сверстниц и, поникшая, как рабыня, шла за истязателем. Когда она садилась рядом в машину, Берия даже не глядел на нее, он знал все, что будет: рыдания, целование его рук, ботинок, просьбы отпустить.
Держа девчонку за руку, Саркисов вталкивал ее на Лубянке в кабинет Берии, который садился за стол и тихо требовал, чтобы девочка разделась. Если она прирастала к полу, дрожала и ревела, Берия вытаскивал кнут из ящика и ударял девочку по икрам ног. Она могла кричать сколько угодно: в его кабинете все кричали и плакали – никто не смеялся. Он повторял приказ раздеться. Сдавшись, она раздевалась. Он бросал ее, голую, на диван, сминая своим весом. Если инстинктивно она сжимала ноги, он левой рукой брал ее за волосы и бил головой о деревянный подлокотник дивана. Девочка сдавалась, наступал радостный миг для Берии, когда он входил в молодое невинное тело, словно разрывал его. Девочка кричала – он целовал ее слезы, катившиеся из молодых невинных глаз. Лишать невинности молодое женское тело было для Берии высшим наслаждением».
Конечно, писатель к реальным фактам добавил свою фантазию. Но вот признание одной из любовниц Берии известной советской актрисы Татьяны Окуневской: «…я приглашена на кремлевский концерт, в который приглашаются только народные Союза, и то избранные, любимые "ими", одни и те же; бывают эти концерты, как мне рассказывали, по ночам, после «их» совещаний, заседаний, в виде развлечения. Заехать за мной должен член правительства Берия. (…) Из машины вышел полковник и усадил меня на заднее сиденье рядом с Берией, я его сразу узнала, я его видела на приеме в Кремле. Он весел, игрив, достаточно некрасив, дрябло ожиревший, противный, серо-белый цвет кожи. Оказалось, мы не сразу едем в Кремль, а должны подождать в особняке, когда кончится заседание. Входим. Полковник исчез. Накрытый стол, на котором есть все, что только может прийти в голову. Я сжалась, сказала, что не ем, а тем более не пью, и он не стал настаивать, как все грузины, чуть ли не вливающие вино за пазуху. Он начал есть некрасиво, жадно, руками, пить, болтать, меня попросил только пригубить доставленное из Грузии "наилучшее из вин". Через некоторое время он встал и вышел в одну из дверей, не извиняясь, ничего не сказав. Могильная тишина, даже с Садового кольца не слышно ни звука. (…) Огляделась: дом семейный, немного успокоилась. Уже три часа ночи, уже два часа мы сидим за столом, я в концертном платье, боюсь измять, сижу на кончике стула, он пьет вино, пьянеет, говорит пошлые комплименты, какой-то Коба меня еще не видел живьем, спрашиваю, кто такой Коба…
339 
