Особенно,... 
27 
В полночь он собрался встать и пойти домой, но Сента — Сента использовала и подавляла его, поглощала и упрекала, сжимала и заманивала, отпускала только с огромным нежеланием, чуть не изрыла своими детскими, но сильными пальцами и натерла языком, шершавым, как у кошки. Он захныкал, вздохнул и уснул. Последнее, что она сказала, прежде чем он провалился в сон, звучало так:
— Я не просто хочу, чтобы ты был рядом, Филипп, я хочу быть тобой.
На следующее утро, в воскресенье, он, проснувшись только в девять, явился домой к десяти. Мать и Черил уже собирались звонить в полицию.
— Я подумала, — сказала Кристин, — как это будет ужасно, если я останусь без сына, ведь я уже осталась без дочери.
Она ни о чем не спрашивала Филиппа, и это не было проявлением такта или осторожностью. Просто теперь, когда сын вернулся, Кристин не думала о том, где он мог быть и чем заниматься.
В гостиной Филипп увидел, что открытка исчезла. Неужели потому, что он или Фи поговорили с матерью об этом? На ковре, напротив камина, лежал крохотный помятый розовый бутон, наверное выпавший из венка или букета одной из подружек невесты. Может, из венка Сенты? Все-таки странно, что о Сенте даже не думается в сентиментальном или романтическом ключе: чтобы вспоминать о ней, цветок не нужен. Филипп поднял бутон, понюхал — запах ни о чем ему не говорил. Да почему он должен был ему что-то сказать? Он вместе с Сентой, будет с ней вновь этой ночью, у него есть настоящая женщина, женщина с подернутыми серебром волосами…
В комнату вошла Черил и вручила брату пятифунтовую банкноту. Филипп чувствовал себя совершенно иначе по сравнению со вчерашним днем: еще четырнадцать или пятнадцать часов назад он был абсолютно другим человеком, а теперь возможные неприятности Черил отодвинулись очень далеко, перестали быть его заботой.
— Спасибо, — Филипп произнес это так задумчиво, что сестра пристально посмотрела на него. Он с радостью рассказал бы ей о Сенте. Конечно, с еще большей радостью он рассказал бы о ней Фи, не будь та сейчас на пути в Сент-Питер-порт. Но ведь Сента попросила никому не говорить:
— Я пока не хочу, чтобы кто-то знал о нас, Филипп. Не сейчас. Какое-то время это должно быть нашей святой тайной.
Прошла неделя. Они виделись каждый день. Филипп сказал, что не будет ночевать дома до вторника, по крайней мере сегодня и завтра, потому что из «Розберри Лон» его послали участвовать в одном проекте в Винчестере и там для него снят номер в гостинице. Он только сейчас осознал, что это очень ценно — иметь такую мать, как Кристин. Неопределенность ее реакций и отрешенность, которые раньше раздражали и, хуже того, тревожили (он ведь понимал, как это может сказаться на ее благополучии), ее очевидное незнание заурядных условностей Филипп воспринимал теперь как божий дар.
У Сенты не было телефона. На том столике в коридоре, спрятанный под ненужной почтой, правда, стоял аппарат, но редко дома был кто-нибудь, кто бы снял трубку. Там наверняка жили другие люди, но Филипп ни разу их не видел, хотя однажды ночью его разбудила музыка и топот ног наверху. Он приходил домой, ел то, что приготовила ему мать, гулял с Харди, а потом ехал в Килбурн. Большим облегчением для него было услышать от Кристин, что она подумывает о том, чтобы провести вечер с другом. Не против ли он? А ужин она оставит. Друг — это тот мужчина, с которым Кристин познакомилась на свадьбе Фи. Сколько всего важного произошло на одной свадьбе!
Филипп попросил мать не беспокоиться о еде, сказав, что не будет ужинать дома. С работы он поехал сразу к Сенте, они впервые вместе пойдут ужинать в ресторан — серьезная перемена, похоже на настоящую жизнь. Филипп оставил машину на улице, немного волнуясь, ведь район неблагополучный. Побежал в подвал, сердце его, как и всякий раз, учащенно билось. Здесь, на лестнице, вонь была сильна, как нигде в доме. Но за дверью Сенты все куда-то исчезало. Там сырой и резкий запах гнили сменялся благовонием ароматических палочек, которые всегда курились в ее комнате. Сента, наверное, как обычно, ждет его, сидя по-турецки на подоконнике или на полу. Правда, однажды она полулежала на кровати, как «Олимпия» Мане — эту картину Филипп знал по открытке, присланной когда-то Фи.
Пойти с Сентой в ресторан было настоящим событием. Филипп узнал, что Сента не просто вегетарианка, а строгая вегетарианка. К счастью, он выбрал индийской ресторан. На Сенте было какое-то странное старое платье, которое, быть может, носила еще ее бабушка, серое с серебряными нитями, без пояса, с помятой розой из серого шелка на груди. Ее волосы висели как вуаль, специально подобранная к платью. Глаза она накрасила зеленым, помаду выбрала темно-фиолетовую. Филипп до конца не понимал, нравится ли ему наряд Сенты, но смущался и волновался, когда смотрел на нее. В дешевом ресторане, где звучал записанный на пленку ситар, где на обоях были изображены слоны и мужчины в тюрбанах, где свет был тускл, Сента выглядела как богиня всего загадочного и таинственного. Хотя ее губы… Филиппу не нравился этот жирный слой краски. Он решился попросить ее стереть помаду: ее губы и так прекрасны. Почему он думал, что Сента воспротивится? Она дочиста вытерла рот кусочком туалетной бумаги и добавила смиренно:
27 
