Особенно,... 
2 
Антон любил и умел рассказывать смешные истории. Слушатели всегда покатывались со смеху. Он решает попробовать писать небольшие юмористические рассказы, чтобы облегчить тяжелое положение семьи — он слышал, что журналы неплохо платят. Написал свой первый рассказ [«Письмо к ученому соседу»] и отослал в петербургский журнал «Стрекоза». Однажды вечером, возвращаясь из университета, купил очередной номер и увидел, что рассказ напечатали. Гонорар за него причитался в пять копеек за строчку. Строчек было 150, и гонорар составил 7 рублей 45 копеек. Первый успех обнадежил. Чехов стал слать в «Стрекозу» по рассказу ли чуть не каждую неделю, некоторые принимались, но другие возвращались с оскорбительными комментариями, например: «Не начав писать, уже исписались». Литературные нравы в те времена были не лучше современных. Чехов не очень-то обижался, а отвергнутые рассказы пристраивал в московские газеты, хотя там платили еще меньше, кассы редакций пустовали, и авторы должны были дожидаться в коридоре, пока мальчишки-газетчики принесут с улицы копеечную выручку.
Первым, кто хоть как-то помог Чехову войти в литературу, был петербургский издатель с легкомысленной фамилией Лейкин. Николай Лейкин и сам писал юморески, за свою долгую жизнь написал их тысячи, ни одна не осталась в литературе. Через много лет в конце жизни Лейкин, накачиваясь водкой в литературных салонах, бил себя кулаком в грудь и гордо кричал:
— Это Я сделал Чехова!
Над ним посмеивались, но понимали, что в чем-то старик прав. Ранние рассказы Чехова мало чем отличались от юморесок его литературных собратьев, но в них чувствовался «свежак», как говорил Лейкин. Он подрядил Чехова поставлять в свой журнал «Осколки» еженедельно по рассказу в сто строк, положив ему солидный гонорар по восьми копеек за строчку, и строго следил, чтобы не было ни одной лишней строки. Получилась жесткая, но полезная школа для молодого писателя, потому что волей-неволей приходилось вкладывать необходимое содержание в небольшой объем, т. е., писать кратко.
— Краткость — сестра таланта, — правильно говорил Лейкин молодому автору, хотя эта фраза по традиции приписывается Чехову.
«Осколки» были юмористическим журналом; когда Чехов присылал что-то мало-мальски серьезное, Лейкин сетовал, что автор не оправдывает ожидания публики, но все-таки публиковал их. На чеховские рассказы обратили внимание, он уже приобрел некоторую известность, однако навязанные рамки размеров и жанра начали его тяготить, и тогда Лейкин, человек, по-видимому, добрый и разумный, устроил Чехову договор с «Петербургской газетой» — туда он должен был каждую неделю писать рассказы более длинные и серьезные за те же восемь копеек строка. С 1880 по 1885 год Чехов написал триста рассказов!
Они писались для заработка. Такая работа в искусстве презрительно именуется халтурой. Но это слово надлежит выкинуть из лексикона литераторов. [Кстати, в русском языке слово «халтура» имеет два значения: а). «плохая работа» и б). «побочная работа»; к Чехову, конечно, это слово, если и применимо, то только во втором смысле.] По себе знаю [Моэм], что начинающий автор, открывший в себе страсть к писательству (а откуда она берется — загадка, столь же неразрешимая, как загадка пола), если о чем и мечтает, то о славе, но, уж во всяком случае, не о богатстве (хотя слава и деньги часто гуляют рядом), и он прав, потому что первые шаги обычно автору доходов не приносят. Но, становясь профессиональным писателем, то есть таким, кто писательством зарабатывает на жизнь, он не может не заботиться о деньгах, которые получает за свое искусство. Эти его заботы читателя совершенно не касаются.
Чехов писал свои бессчетные рассказы и одновременно учился на медицинском факультете. Писать он мог только по вечерам, после целого дня учебы и работы в больнице. Условия для литературных трудов были малоподходящие. От жильцов, правда, избавились. Семья переехала в квартиру получше, но, как писал Чехов Лейкину:
«Я зарабатываю неплохо, а нет ни денег, ни порядочных харчей, ни угла, где бы я мог работать. Денег у меня ни гроша. С замиранием сердца жду первого числа, когда получу из Питера рублей шестьдесят. В соседней комнате кричит детеныш приехавшего погостить родича, в другой комнате отец читает матери „Запечатленного ангела“, кто-то завел музыкальную шкатулку, и я слышу „Елену Прекрасную“. Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и дело подходит ко мне и заводит разговоры то о медицине, то о литературе. А как же, в медицине и в литературе все разбираются! Ревет детеныш! Даю себе слово никогда не иметь детей. Французы имеют мало детей, вероятно, потому, что они рассказы пишут. Новорожденных же надо воспитывать так: обмыть, накормить и выпороть, приговаривая: „Не пиши, не пиши, не пиши!“»
2 
