Последние отзывы

  134  

А потом наступает красное забытье и полыхают языки чего-то лучшего, чем пронизывавшие ее сны красные иглы, лучшего, чем жизнь или смерть или любое удовольствие, о существовании которого она могла только догадываться. Что это? Она дрожит, не выпуская его из объятий, она трепещет и стонет, понимая, что стонет, но и он стонет тоже, и она не может сказать, чей голос чей, и не знает, что дальше случится, и потом она отдается чему-то, чему она никогда прежде не сопротивлялась, потому что сопротивляться было нечему, и чему она бы никогда не сопротивлялась, потому что это более прекрасно, чем все на свете, это глубже, чем любовь, хотя, возможно, это основа любви, она теперь догадывается и понимает, что приводило в такое отчаяние всех женщин, о которых она читала в книжках. Значит, они не дуры. О, если бы она могла сказать им, как ей их жалко, но тут он доходит до какого-то предела и толкает ее так сильно, что она кричит, что ей больно, и он начинает затихать и потом останавливается и подается назад, и она видит, как источает серебро темно-багровая головка, золотисто-розовая кожа, все его шелковистое тело, мягкое как пух, сияющее как солнце, но ни на миг не угрожающее спалить Мэри Мэри Мэри. Мэри!

— Черт! — Мэри почти парализована, — Черт! Ты в порядке? Ну и ну! Погляди, что мы тут натворили! Ну и ну!

Он затрясся от смеха. Его волосы заплясали под тонкими лучами, пробивающимися откуда-то сверху в жаркую полутьму, где он и она родились вместе, родились на земле, предназначенной для орхидей и фуксий. Возможно, такое начало предвещает что-то очень хорошее.

— Давай передохнем и повторим. А, Мэри?

Но она покачала головой. Нельзя сводить все к обычному желанию, ибо это, она чувствовала, означало бы быструю смерть чувства. А смерть и без того уже была частью их жизни, ибо люди — это всего лишь люди. Но она сделает все, чтобы оттянуть этот момент на как можно более долгий срок. А кроме того, в голове у нее уже крутились планы ее вступления в мир — новой Мэри, той Мэри, которой не могло существовать раньше. До того как она заснула и которая могла бы так никогда и не состояться, если бы не Джозеф Кисс, которому, впрочем, она пока не чувствовала себя обязанной ничем, кроме удовольствия смотреть на него, и удовольствия, которое могло ей давать его большое и нежное тело.

— Мы не будем повторять это до завтрашнего дня. — О, она была сурова, эта маленькая девочка, устанавливающая правила! — Потому что мы здесь пленники, Джозеф, и все прекратится, как только нас заметят. И даже сейчас. Как мы объясним? Новое платье все в грязи. Рубашка и пиджак тоже. Волосы спутаны. И где же мы так «случайно» заляпались? Летом это не могло случиться нигде, в сухом-то саду. Нам нужно быстро под душ. Сейчас надо разойтись и как-нибудь попытаться от них ускользнуть. Мы встретимся снова, когда путь будет свободен.

С удовлетворенным видом Джозеф Кисс принялся отряхивать грязь с колен.

— Ты говоришь как мой дьявол.

— А может, это я. Может, это меня ты встречал, но не знал этого. Когда я видела сны, а ты фантазировал. Могли ведь мы уже встречаться? А если мы встретились именно так?

— Ох, Мэри. Ты так жаждешь симметрии? Это опасно, в наши дни. — Он подмигнул. — Но думаю, что ты — сила, которую можно бояться.

Это не произвело на нее впечатления.

— Вот почему, наверное, ты говорил с дьяволами, а я только с кинозвездами. Нам нужно принять душ, Джозеф.

Она поймала его взгляд, и они снова пропали: он лежал на спине, и она скакала на нем верхом, как амазонка, оседлавшая его большое сильное тело.

вечно стремиться вверх в этом золотистом свете разве нирвана может дать так много его квадратная челюсть резкие черты сильные руки кружева у горла и на запястьях теперь все глаза устремлены на посадочную полосу мы наблюдаем как «Серебряная чайка» компании KLM за штурвалом которой сидит единственный и неповторимый Дж. X. Сквайр человек познакомивший Англию с джазом и наш самый популярный радиоведущий закладывает вираж над аэродромом

Когда Джозеф Кисс и Мэри Газали, «случайно» промокшие, но более или менее отряхнувшие с себя листву, пошли каждый своим путем — он в общее психиатрическое (мужское) отделение, а она — в особое крыло (женское), — было уже время чая. В рекреации оставалась лишь Дорин Темплтон, но она так была поглощена своей писаниной (со времени водворения в больницу она успела уже отправить около тридцати писем разным политикам), что не заметила появления Мэри. Мэри удалось добраться до своей маленькой комнатки, и она очень надеялась на то, что никто не придаст особого значения мокрым следам, оставленным ею на мраморном полу коридора. Она знала, что сможет безнаказанно устроить еще пару-другую свиданий в оранжерее, но и там, и в любом другом месте на территории больницы их легко могли вычислить. Сестра Китти Додд хорошо знала, до чего доходят некоторые пациенты, чтобы «заниматься этим», и как часто удается их «за этим» застукать. А кроме того, Мэри до сих пор не осуществила свой замысел. Джозеф Кисс не разочаровал ее. В реальности опыт оказался гораздо лучше, чем рисовался ей в воображении, и она знала, что любит его, но пока кто-нибудь не начал подозревать, до чего она дошла, и пока она не привязалась окончательно к мистеру Киссу, она очень хотела ближе познакомиться с юным Дэвидом Маммери. Ее честолюбивый замысел нашел теперь подкрепление в только обретенном ею желании разделить свое чувство по крайней мере с еще одним человеком. Если бы завтра утром ей удалось заполучить Маммери, то вечером она опять могла бы встретиться в оранжерее с Джозефом Киссом.

  134