Особенно,... 
19 
Негр тем временем заторопился. Он был в военной тропической форме «листопад» — высокие ботинки, шорты с бахромой, рубашка с короткими рукавами. Закинул на плечи рюкзачок, сунул паспорт в нагрудный карман рубашки, надел маскировочную шляпу-панаму, пожал Гайдамаке руку, сказал: «Ну, бывай! Люське привет!» — и полез в окно.
Тут и отец Павло подоспел и тоже застыл в дверях.
Негр вылез в окно, отнял руки от подоконника, но не упал вниз с шестого этажа на ржавую свалку под домом, а крепко на чем-то стоял ногами. Подмигнул отцу Павлу, сделал ручкой «до свиданья», повернулся и пошел по воздуху в ТельАвив.
— Видел? — прошептал Гайдамака.
— От, — выдохнул отец Павло.
Они подошли к окну. Негр поднимался над Финским заливом в сторону Кронштадта — невидимый мост, вроде радуги, наверно, растянулся над заливом крутой дугой. По мосту — то есть по воздуху — ходили удивленные вороны и чайки и клевали какие-то крошки. Облака висели низко. Было хмуро, но не туманно. Пятнистая форма негра маскировала его в сизом небе. Негр уходил, уменьшался, вошел в облака и исчез.
Вороны и чайки закричали, закаркали и взлетели.
— Счас я попробую! — загорелся Гайдамака и полез в окно.
Его неприятно кольнуло, что негр передал Люське привет.
Люська была придурковатая и дерганая — могла уже сговориться ехать с этим негром в Израиль.
— От! — Отец Павло дал ему подзатыльник, стащил с подоконника и провел следующий эксперимент: взял в углу топор и бросил вниз из окна. Злополучный топор полетел с шестого этажа и упал на ржавую свалку. Моста уже не было.
Гайдамака почесал в затылке, а отец Павло осмотрел окно.
Сбоку на подоконнике стоял пыльный кактус. Двойная застекленная рама была любовно украшена резными наличниками, которые Гайдамака сам вырезал топором — он любил вырезать по дереву всякие узоры.
— Живи у меня, — сказал Гайдамака. — Живи, сколько хочешь. Я один боюсь. Пропишем тебя в Гуляе, у меня тут в милиции знакомый Шепилов.
Отец Павло не отказался, но и не дал согласия.
— Будем вместе пить, — стал уговаривать Гайдамака. — Тикай от этих хохлов.
— Так ты же сам хохол, от, но только русскоязычный, — сказал отец Павло.
— Точно! — невпопад ответил Гайдамака. — Женим тебя на хохлушке. Хохлушки у нас очень даже ничего себе, цветочки садят, борщи варят.
— Галушки всякие, — задумался пои.
— Вареники, — напомнил Гайдамака и решил. — Женим тебя на Элке, соседке, Кустодиевой!
— Идем за водкой, иодуматы трэба, от, — уклончиво сказал отец Павло. Что-то ему не хотелось жениться, от.
Ушли, оставив окно открытым, чтобы негры, если таковые опять появятся, могли войти.
ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ 16
Национальный музей Офир
СССР, Гуляй-град, XX век.
Обрезная доска, стекло, резьба по дереву.
Примечание: автор, не желая загромождать роман всякими архитектоническими (от мудреного термина «архитектоника» [Этот термин означает всего-навсего взаимосвязь всех литературных штуковин друг с другом. Например: после третьей главы должна следовать четвертая, но не наоборот. Или: начал с пролога, кончай эпилогом. ]) излишествами, все же не смог отказать себе в удовольствии графически изобразить знаменитое окно в Европу.
ГЛАВА 17
…когда потребуют поэта…
А. Пушкин
ГРАФФИТИ НА ОКНЕ В ЕВРОПУ (Россия)
Сашко Гайдамака
БЕЛАЯ ГОРЯЧКА
- Допустим, брошу.
- Белая горячка дней через пять признает пораженье.
- Из нежно промываемых извилин уйдут кошмары скорбной чередой: пальба из танков,
- Горби, перестройка, культ личности,
- Октябрьское восстанье, потом — отмена крепостного права и Пушкин, и Крещение Руси…
- Но тут заголосит дверной звонок.
- Открою.
- И, сердито сдвинув брови, войдут четыре человека в штатском.
- Захлопнут дверь, отрежут телефон и скажут: "Зверь!
- Ты о других подумал?
- Ну хоть о нас — плодах твоей горячки?"
- И, с дребезгом поставив ящик водки, достанут чисто вымытый стакан.[43]
ГЛАВА 18
ВИЛЬГЕЛЬМ КЮХЕЛЬБЕКЕР
То, что мы называем фантазией и что мы так ценим в великих поэтах есть в сущности разнузданное, если даже хотите, развращенное воображение.
19 
