Особенно,... 
21 
Шкфорцонф невыносимо страдал — было больно, к тому же он боялся ампутации своего достоинства.
Мучения херра Шкфорцонфа продолжались две недели.
Больному казалось, что ему между ног всадили громадный дрын, он пустил корни и требовал всех телесных соков. Наконец, болезнь начала отступать, но тут, в придачу, вконец обессиленного Шкфорцопфа прямо в «Hotel d'Ambre-Edem» ограбили какие-то дофенисты[48] (в этом же отеле еще в VII веке до Р. X. вот так же ограбили разболевшихся от купидонова нападения послов царя Соломона). Гамилькар вышел на гранитные ступени отеля, огляделся по сторонам, сверкнул на солнце желтыми глазами, показал неведомым ворам (в Офире, впрочем, никто не воровал, а если что и тащили, то исключительно на сувениры) все тот же общечеловеческий жест презрения и вернулся в отель; а вещи Гумилева — винчестер, белье, консервы, саквояж, томик Пушкина — как-то сами собой к вечеру вернулись в номер. Растроганный Гумилев снял с пальца и подарил Гамилькару золотой перстень с печаткой из лунного камня — точную копию перстня, полученного Пушкиным от графини Воронцовой, — с таинственной каббалистической надписью на иврите: С(ИМХА) БК(ВОД)Р Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ
— Храни меня, твой талисман?.. — догадался Гамилькар и в ответ снял с пальца золотое кольцо и подарил Гумилеву постоянный пропуск в Офир.
ГЛАВА 19
АПОРИЯ ЗЕНОНА В СОВРЕМЕННОМ ВАРИАНТЕ: ВОДКА НИКОГДА НЕ ЗАКОНЧИТСЯ
Утверждение: Ахилл никогда не догонит черепаху. Доказательство: когда Ахилл пробежит 100 метров, черепаха проползет 1 метр. Когда Ахилл пробежит 1 м, черепаха проползет 1 см. Когда Ахилл пробежит 1 см, черепаха проползет 0,01 см. И так до бесконечности.
Классическая апория Зенона
Отец Павло, как лицо, облеченное саном, нахально попытался взять водку без очереди, но был очередью жутко обсквернословлен и оконфужен. Пришлось искать крайнего. С водкой было туго, хотя водку вроде никто не запрещал. Торговали ею не раньше двух, не позже семи, не больше двух в одни руки. Бутылка водки была ценообразующим предметом и денежным эквивалентом. Послечернобыльские очередюги стояли толстые, закрученные, мохнатые, нервные. Эти очередюги были началом конца Советского Союза. В них рассказывали анекдоты: «Вчера было четыре выброса. — ??? — В одиннадцать часов выбросили пиво, в два — вино, в пять — водку, а в семь — из магазина». "Водители объявляют: «Остановка „Гастроном“. Следующая остановка — конец очереди».
— А чего мы здесь стоим? — вдруг вспомнил Гайдамака. — У Элки всегда спирт есть! Идем, познакомишься, на нее можно положиться.
Отцу Павлу как-то не в настроении было ложиться на какую-то Элку, но спирт — это всегда хорошо. Купили хлеб и квашеную капусту. Вернулись, проверили — не явился ли новый негр? — негра не было, но и окно в Европу почему-то оказалось закрытым. Стали соображать: закрывали они окно или нет? Выходило, что нет, не закрывали, но, может быть, ветер закрыл?.. Ладно, свалили вину на ветер и пошли звонить соседке. Когда Элка открыла дверь, у отца Павла дух захватило, будто он уже выпил спирту: Элка Кустодиева была похожа на полированный зеркальный буфет с дверцами, полками и разными отделениями, она была такой крупной, спокойной и домашней, что на нее в самом деле можно было положиться или что-нибудь поставить.
— Ага, за спиртом пришли, — сказала Элка. — Не входите, батюшка, у меня грязно. Идите к себе, я сейчас принесу. Дверь и окно почему не закрыли? Все настежь, сквозняк, я вошла и закрыла.
Вот оно что! Вернулись к Гайдамаке, открыли окно и сделали у окна засаду. Элка принесла бутылку спирта и ушла за стаканами, луком и маслом. В окне видна была вся Европа — Стокгольм, Париж, опять же вид на Мадрид. Элка, плача, нарезала лук, заправила и полила капусту маслом. Стали пить.
Элка разбавляла спирт водой, Гайдамака пил чистый и запивал водой, отец Павло спирт водой не разбавлял и не запивал. Поп стеснялся и говорил с Элкой о театре — Чехов, Сартр, Метерлинк, Иопеску, о каких-то стульях и носорогах, от. Гайдамаку так и тянуло прыгнуть в окно. Элка пошла за второй бутылкой, а в открытую дверь заглянула голова участкового инспектора Шепилова в милицейской фуражке и сказала:
— Привет, командиры! Пьете?
— Пьем, от, — ответил отец Павло, вопросительно взглянув на Гайдамаку.
— Люблю, — сказал Шепилов.
21 
