Особенно,... 
69 
– Хорошо. Смогу я увидеть его прямо сейчас?
Саймону Пауйсу обеспечили если и не совсем уж домашние удобства, то, во всяком случае, его комната с прекрасным видом ясного летнего неба и окутанных облачной дымкой дальних горных вершин совсем не напоминала тюремную камеру.
Когда вошел Алан, его дед как раз и стоял, глядя на эти горы, отодвинув стул от стола.
– Дед…
Старик обернулся. На внука изможденно глядел в самом деле старик. Вся живость покинула его. Он выглядел вконец обессиленным.
– Здравствуй, Алан. Рад тебя видеть. Садись, пожалуйста. – Он рассеянно показал в сторону единственного лишнего стула.
– Как ты себя чувствуешь? – глупо спросил Алан.
Саймон Пауйс слабо улыбнулся.
– Так же хорошо, как и следовало ожидать, – сказал он. – А как ты?
Алан уселся на краешек стула.
– Я сожалею, что мне пришлось это сделать, дед, но ты знаешь, почему это было необходимо.
– Да. В каком-то смысле я рад этому, хотя едва ли вынесу позор. Не знаю, поймешь ли ты, Алан, но я в каком-то смысле обезумел. Я проснулся посреди кошмара – мое честолюбие, моя ненависть, мои планы убегали вместе со мной. Знаешь ли ты, что, когда мне улыбнулась удача после того дела с Огненным Шутом, я стал жить как во сне? И чувствую себя, будто только что пробудился. Я помню, как обвинил тебя в том, что в тебе нет крови Пауйсов. Мне не следовало так делать, и я жалею об этом. Я почти сразу же попытался по-своему извиниться. Но, видимо, твоя кровь лучше моей. Я всегда сознавал присущую мне слабость, сознавал, что я не из племени предков, но я всегда с нею боролся, Алан. Я старался не дать ей взять надо мной верх. Она меня, конечно, одолела, но в другом.
– Ты на самом деле ненавидел Огненного Шута вовсе не за то, что он делал, ведь так? – мягко сказал Алан. – Ты ненавидел его за то, что он любил мою мать и подарил ей сына – меня. Ты всегда знал, что он – Румяный Мэнни.
– Да, – Саймон Пауйс вздохнул и опять загляделся в окно. – Я знал, что он – Румяный Мэнни. Это я послал его в экспедицию на Сатурн. Полагаю, то была моя первая значительная ошибка. Но я не мог позволить своей дочери выйти замуж за простого космонавта, каким бы он ни был героем в глазах публики. Я не представлял себе, что скоро родишься ты. Он отсутствовал два года. Когда он вернулся, ты уже рос, а твоя мать убила себя.
– Убила себя! Я не знал…
– Я сказал ей, что ее Румяный Мэнни мертв – погиб в космической аварии. Я не ожидал, конечно, таких последствий. Это была первая смерть, за которую я косвенно отвечал. Будучи министром космотранспорта, я имел превосходную возможность посылать Румяного Мэнни куда только пожелаю. Я ждал удобного случая, когда по настоящему попытался его убить.
– Что? Ты имеешь в виду ту ракету, которая слишком приблизилась к Солнцу?
– Да. Я подкупил специалиста, отвечавшего за окончательную проверку. Заставил его так настроить двигатели ориентации, чтобы корабль канул в Солнце. Я слышал, что корабль сошел с курса, и думал, что избавился от него. Но он каким-то образом выжил, и явился преследовать меня в облике Огненного Шута.
– Значит, ты поистине сам сотворил себе мстителя. Ты был причиной того, что моего отца понесло к Солнцу, и результатом пережитого стало причудливое изменение его психики. В конечном счете он объявился – как Огненный Шут – и, вследствие направленной на него твоей ненависти, повлек за собой твое крушение, даже не желая сознательно отомстить тебе.
Саймон Пауйс кивнул.
– Я понимаю содержащуюся во всем этом иронию, – сказал он. – Среди прочего, я думал и об этом, сидя здесь и ожидая суда.
– Когда он состоится?
– Точную дату еще не установили. Похоже, это будет большой процесс. Возможно, после президентских выборов.
– Тогда Хэлен сможет повлиять на судей, – сказал Алан. – Возможно, она попытается добиться для тебя наилегчайшего приговора.
– Наилегчайшим приговором была бы смерть, Алан. А она, боюсь, находится за пределами даже президентских полномочий.
Алан вспомнил, как Хэлен предлагала исподтишка убить Саймона Пауйса. «Во многих отношениях, – подумал он, – каждый приветствовал бы его смерть.»
Больно было видеть этого, некогда уважаемого и облеченного властью, человека в таком жалком положении, неважно, насколько он того заслуживал.
Саймон Пауйс поднялся, протягивая руку.
– Хорошо, что ты заглянул, Алан. Не обидишься, если я попрошу тебя уйти сейчас? Это… это так тяжко… – он осекся, не в силах выразить своего стыда.
69 
