Особенно,... 
48 
— Вот она милость царская! — налил себе меда Андрей. — Одного подонка пожалел — тысячи невинных жизнями за то заплатили!
— Государь же, прослышав про измену большую князей ближних и брата своего и про набег князя Курбского, заплакал даже, велел челядь, добро и казну собрать и в слободу Александровскую отъехал. Молился две недели кряду, а после нам всем и объявил, что намерен постриг монашеский принять и остаток жизни своей Богу посвятить. А кто из нас на таковое служение готов, тому надлежит вместе с ним в монахи уходить. Кто же мир покинуть не желает, тому его благодарность и прощение, могут к уделам своим возвращаться.
— И что вы?
— Как нам государя оставить, Андрей Васильевич? — развел руками боярин. — Почитай, все и согласились. Я же сразу в седло и к тебе. Образумь государя, сделай милость! Окромя тебя, мыслю, никого не послушает.
— Нечто на земле русской больше никого разумного не осталось? Впрочем, — Зверев поднялся, — то без разницы. Не крайнего искать нужно, а делать, что долг велит. Ты ешь пока, боярин, я велю скакунов приготовить и коня твоего переседлать. Как готовы будут, сразу и поскачем. Выдержишь?
— Надо сдюжить, — решительно ответил боярский сын, придвигая блюдо с котлетами.
Собираясь ненадолго, князь взял с собой всего трех холопов, поцеловал не успевшую ничего толком понять Полину и поднялся в седло. Путь занял шестнадцать часов — поскольку в Александровской слободе лошадей ждал отдых, Зверев их особо не берег и скакал весь вечер и всю ночь, чтобы к полудню въехать во временную столицу страны. Его и Малюту опричники знали, а потому пропустили беспрепятственно. После долгой дороги путники еле стояли на ногах. Однако, обтерев лицо снегом и сделав в общей трапезной пару глотков сыта[14], Андрей почувствовал себя бодрее и отправился в Покровскую церковь. Он ничуть не сомневался, где находится святоша, и действительно — застал его молящимся на коленях перед алтарем.
— Здрав будь, государь! — громко поздоровался князь, и приветствие его гулко заметалось между стенами пустого храма, пропахшего дымом, воском и ладаном.
— Оставь меня, бесовское отродье! — простонал Иоанн, несколько раз осенив себя крестным знаменьем. — Не тронут сердца моего твои искусы в храме Божием!
— Ты узнаешь меня, даже не оглядываясь? — удивился Зверев. — Польщен, польщен. Великая честь для простого смертного.
— Нечто не догадаюсь я, кого пришлет бес смущать мою душу в столь тяжкий час? — ответил царь. — Твоими устами сам диявол глаголет, и я удивлен лишь тем, что явился ты так поздно.
— А мне спешить некуда, великий государь. — Андрей остановился пред желтым ликом висящей па стене под небольшим балдахином иконы, перекрестился и даже собрался было поцеловать лик, но под пронзительным взглядом святого в последний миг смутился и отступил. — Я вижу, ты опять в рясу одет и куколь монашеский. Постриг уже принял, государь, али в ожидании маешься?
— Схима еще не на мне, но душою я уже монах, — склонил голову пред алтарем Иоанн. — Не государь ныне для слуг своих верных, а первый их игумен. И тебе искусами своими меня не смутить!
— Зачем мне тебя смущать? — удивился Зверев. — Схима — это хорошо. И постриг — тоже хорошо. Постриг принимая, всего себя делам Господа ты посвятить поклянешься. А коли так, то хочешь не хочешь, а долг свой тебе исполнять придется.
— О каком долге ты сказываешь, Андрей Васильевич? — наконец-то оглянулся Иоанн.
— Пред Богом, людьми и верой истинной, православной.
— Коли грешен в чем, то служением молитвенным искуплю.
— Кому на хрен нужна твоя молитва? — пользуясь отсутствием свидетелей, прямо спросил Зверев, подошел ближе, встал у царя за спиной. — Нечто не знаешь ты, кому страну отдать собрался? Сыну десятилетнему, неразумному! И долго он прожить успеет без опыта да сторонников? Долго шапку Мономаха проносит, что даже для тебя слишком тяжела оказалась? Сколько часов устоит против врагов, от которых даже ты со свитой своей избранной драпаешь? Нечто неведомо тебе, что князь Старицкий письмо Сигизмунду посылал, прося его на службу королевскую взять? Что соратники его уже пытаются земли Псковские и Новгородские от Руси отринуть и ляхам на поругание предать? А опосля с земель остальных русских власть твою скинуть и польского короля здесь насадить? Ну, так скажи мне, великий государь, как долго сын твой десятилетний на троне этом просидит? Или ты мыслишь, что я о нем так же, как о тебе, печься стану? Так я, Иоанн Васильевич, тоже не всесилен. Тебе ангелом-хранителем судьбой назначен, это верно. А вот есть ли такой у сына твоего — не ведаю.
48 
