Особенно,... 
89 
— Ну так вот. Замечательно было лежать вот так в темноте. Слушать, как волны бьются о корпус, ну, сами представляете. Как ветерок треплет флажки на корме. Это должно было быть самое умиротворяющее, самое спокойное ощущение на свете. Но я, конечно, не могла спать. Он лежал в своей постели на одной стороне каюты, я в своей постели — на другой. Было жарко, так что на мне были только пижамные штаны, а он никогда ничего не надевал в постель, у него всегда все было наружу. Было так тихо, но я не могла сомкнуть глаз. Я была вся напряжена, мне совершенно не спалось.
Ты не могла уснуть не потому, что боялась: доктор Белл почувствовал искушение произнести это вслух. Не потому что боялась того, что он станет делать, и не потому что хотела, чтобы здесь была твоя мать. Ты не могла заснуть не поэтому. Одиннадцать, двенадцать лет, не важно. И не потому, что ты злилась. Я точно знаю, почему тебе не спалось. Вопрос лишь в том, хватит ли у тебя сил открыть это мне. Открыть самое худшее в себе и принять это, а не судить: вот краеугольный камень психотерапии. Без этих моментов нет терапии, нет продвижения, нет исцеления, есть лишь болтовня. Долгие часы болтовни.
Голос Белла стал тихим-тихим, на пределе слышимости; мягчайшее вопрошание:
— Вы можете сказать мне почему, Мелани? Вы можете сказать, почему вам не спалось? Какие чувства заставляли вас бодрствовать?
— Ну, м-м… Я знала, что это должно случиться. Ну, то есть так всегда случалось, когда мы с ним были одни. Особенно по ночам…
— Вы были ребенком, Мелани.
— Мне было одиннадцать лет! Может, даже двенадцать! К тому времени я должна была сама все понимать!
— Почему? Как вы могли понять? Разве кто-нибудь распространяет руководства под названием «Как рассказать маме, что отчим тебя насилует»? Разве вы когда-нибудь наблюдали, как себя ведут двенадцатилетние девочки? На улице, в фильмах? Где бы то ни было?
— Ну да…
— И на что они похожи?
— У большинства ветер в голове. Такие дурехи.
— Иными словами — дети.
— Дети. Правда.
— Итак, вам одиннадцать, может быть — двенадцать, и вы лежите в темноте в этом совершенно безопасном и потаенном месте, и рядом лежит мужчина, который заявляет, что любит вас. Возможно, по-своему он действительно вас любил. Поблизости никого. Что чувствует девочка?
— Меня сейчас стошнит.
— Чувствуете, что вас сейчас вырвет?
Напряженный кивок. Она побледнела и дрожит, пальцы вцепились в край кушетки.
— Слова — вот что вам нужно из себя извергнуть, Мелани. Тайны. Расскажите мне всего лишь одну вещь, и это ощущение пройдет, обещаю.
— Нет, меня правда сейчас стошнит.
— Вы лежите в темноте. Вам одиннадцать или двенадцать. Рядом с вами — взрослый, большой мужчина. Вы знаете, что он собирается подойти к вашей кровати. Вы знаете о том, что он собирается с вами сделать. Что вы чувствуете? Скажите мне только это, Мелани, и ваша тошнота пройдет. Вы знаете, что он собирается к вам подойти. Что вы чувствовали, перед тем как он пересек это темное пространство и подошел к вашей кровати?
— Он этого не сделал! В том-то и дело, как вы не понимаете? Он не подошел ко мне!
— И что после этого случилось, Мелани? Расскажите мне.
— Не могу! Не могу! Не хочу!
— Нет, хотите. Иначе вы бы не были здесь.
— Ну пожалуйста. Я не могу, вот и все.
— Вы сказали, что он не подошел к вам. Он не подошел к вам… и тогда?
— Я не могу…
— Он к вам не подошел…
— О господи…
— Он не подошел к вам, и…
— Я подошла к нему!
Слезы, которые у нее после этого хлынули, могли бы поглотить в себе все те слезы, которые она проливала здесь раньше. За долгие годы, что он работал психиатром, доктор Белл не видел, чтобы кто-нибудь рыдал сильнее.
— Я хотела этого! Я такая мерзкая! Я такая мерзкая! Я хотела, чтобы он это сделал! Я хотела, чтобы он это сделал! Я сама с ним это сделала! В тот раз я сама это с ним сделала, понимаете? О господи, я заслуживаю того, чтобы умереть. Я просто долбаная шлюха!
Белл наблюдал, как она все плачет и плачет, пока не иссякли слезы.
— Я такая мерзкая, — слабым голосом произнесла она. — Честное слово, не понимаю, как меня еще земля носит.
Теперь она, казалось, стала меньше, словно чувство вины захватило какое-то пространство в ее небольшом теле.
— Боюсь, это все, на что у нас сегодня есть время.
— О господи.
— Если хотите, останьтесь еще на одну-две минуты.
89 
