– Ты едва не умер, – выдохнула Холли, продолжая поглаживать его плечо и легонько касаясь шрама.
– Но, как видишь, не умер. Родные собрались вокруг, как всегда, когда кому-то плохо, и стоило мне открыть глаза, они ужасно обрадовались, что я выжил и поправляюсь. Но мне не хотелось жить! Эти всепрощающие любимые лица, глаза, полные любви и тревоги, страха, что я умру…
– Ты не мог вынести этого, потому что винил себя.
– Только себя, и никого другого.
– Объясни, почему во всем виноват только ты.
– Не будь я таким слепым, самонадеянным, уверенным в собственной непобедимости глупцом, Джудит не удалось бы увлечь меня, сделать марионеткой в своих руках. Она не смогла бы победить.
– Говоришь, она победила? Но каким же это образом? Она мертва. Ты жив. Живы твой отец и Джеймс.
– За это стоит благодарить не меня. Они добивались нашей гибели, Холли, в надежде получить все блага от преступления. Чудовищный порок, чудовищное зло. Брат Джудит сбил Джеймса с ног и связал. Слава Господу за то, что Джеймс так силен и сообразителен, но все же беда была совсем близко. Он чудом спасся.
– Но спасся же! И сумел расправиться со своим врагом. А ты тем временем бросился на помощь отцу.
Не успел Джейсон ответить, как она наклонилась, прижала ладонь к его сердцу и поцеловала в губы.
– Твой отец, – заметила она, ощущая мерные спокойные удары, – должно быть, очень обозлился, когда ты спас его.
– Он был вне себя. Твердил, что отец – он и его святая обязанность защищать детей, а не наоборот. Он очень рассердился, когда я закрыл его собой.
– И это тебя удивляет?
– Нет. Он мой отец. И пытался извинить мою глупость. Простить меня за то, что я позволил Джудит сделать с нами. Даже сказал, что вину следует поделить между всеми членами семьи. Потому что мы в равной степени верили Джудит.
Джейсон замолчал. Ее ладонь по-прежнему прикрывала шрам, но под ней все еще пульсировала боль, жаркая и острая.
– Он добавил, что я на его месте сделал бы то же самое.
– И он совершенно прав.
– Тебя здесь не было, Холли. И ты не знала, что происходило пять лет назад.
– Скажи, твой отец когда-нибудь лгал тебе?
– Нет, разумеется, но ведь это совсем другое дело. Он считает это не ложью, а…
– Чем же?
– Чем-то само собой разумеющимся. Необходимым. Потому что я его сын, и он меня любит.
– А ты? Ты любишь отца?
Он схватил ее за руки, потянул вниз и пристально уставился в глаза.
– Почему тебе пришел в голову такой дурацкий вопрос?
Она снова поцеловала его и отстранилась.
– Потому что ты не поверил ему, когда он сказал, что твоей вины в случившемся нет. Как можно любить кого-то, кто, по твоему убеждению, тебе лжет?
– Ты все не так поняла. Он пытался оправдать меня, найти извинения…
– Поразительно!..
– Ты это о чем?
– Ты упивался сознанием собственной вины почти пять долгих лет. Умудрялся вновь и вновь расцарапать едва подживавшую рану. И краем сознания постоянно помнил, что нужно себя ненавидеть. Лелеял своего постоянного спутника, позволял взять над собой власть. Поражаюсь такой преданности с твоей стороны. Наверное, без ненависти к себе ты чувствуешь себя ничтожеством. А так ты с радостью изводишь себя, постоянно твердя, какое ты ничтожество. Но твой отец тем временем чувствует, что подвел тебя. Собственно говоря, полагаю, это так и есть. Как я уже сказала, ты ведь не поверил ему? Не поверил, что твоей вины в случившемся нет? Знаешь, все эти разглагольствования насчет зла, порока и бесконечной чертовой вины вызвали во мне ужасную жажду. Не хочешь теплого молока? Верное материнское лекарство от угнетенного духа. Правда, отец всегда закатывал глаза и утверждал, что лучшего средства, чем бренди, все равно не найдешь. Или предпочитаешь, чтобы твой дух оставался угнетенным?
– Но ведь ты сама начала этот разговор. Ты хотела узнать, что произошло. И мой дух вовсе не угнетен, черт возьми!
– Зато ты умудрился навеять на меня тоску.
Она отстранилась, встала, обнаженная и прекрасная, только он этого не заметил. Потому что, не отрываясь, смотрел на тонкую нежную шею, воображая, с каким бы удовольствием обхватил ее ладонями и сдавил…
В горле горел огненный комок гнева.
– Я же говорил, что часть моей души мертва, что я калека, что доверие к женщинам давно выгорело и поэтому не желаю жениться, что…
– О да, ты все это повторял, и не раз, – бросила она, накидывая халат. – Очень печально. Представить только: быть наполовину мертвым. Очень печально. – Она тяжело вздохнула. – И вот теперь я тоже изнемогаю под бременем вины.