Лёгкий, ненавязчивый романчик 
41 
Прислушиваясь к доносящимся крикам боли и ярости, лязгу оружия, нукеры кромсали глину ножами, выволакивая ломти в общую кучу и выкладывая их в примерное подобие большой человеческой фигуры. К сумеркам глиняный воин был почти готов. Прискакавшие Менги-нукер и его рабыня придали фигуре окончательный вид, подравняв и загладив тело, увеличив ступни, нарисовав лицо и даже сделав великану глаза из двух оловянных мисок. На ночь готового голема они оставили лежать на земле, а поутру, когда солнце осветило его своими ласковыми лучами, а наскоро перекусившие воины уже выстроились перед русскими рядами, начали свое действо.
Обряд, который за последние годы пришлось проводить уже не один раз, прошел быстро и привычно, почти буднично — и вскоре новый ребенок татарской шаманки и нежити, еще не родившейся, опершись руками о траву, выпрямился во весь рост.
В этот раз до сражения дело не дошло — едва увидев голема, вражеская конница кинулась врассыпную. Несколько татарских сотен рванули в погоню за трусливыми беглецами, но большинство воинов Девлет-Гирей успел остановить. Он не желал столкнуться с новыми неожиданностями, не имея в своих руках сил, достаточных для отпора очередному врагу.
К вечеру его верные ногайцы подошли к перекопскому валу и остановились под стенами Op-Копы. А к полудню следующего дня сюда же подтянулся и собранный ими в путивельских землях богатый обоз. По дороге, что еще несколько дней назад пропустила на волю почти пятнадцать тысяч обретших свободу татарских невольников, теперь шли в рабство более трех тысяч новых жертв.
Глава 5. СОВЕТНИКИ
Нa этот раз, остановившись перед воротами дома боярского сына Толбузина, Костя раздумывал довольно долго. Душу его грязла мелкая трусливая мыслишка, что все это не к добру. Не так просто любимый опричник государя снова вызывает в Москву боярина, совсем недавно вызвавшего царский гнев. Вот войдешь сейчас в ворота — и сгинешь в безвестности, как четыре столетия спустя исчезали командармы, разведчики и чиновники разных рангов. Правда, ныне век не двадцатый, а шестнадцатый — люди в нем живут куда более цивилизованные и не настолько подлые, как в будущем. В конце концов, боярин он или шантрапа? Не станет же прятаться и бегать, аки кот нашкодивший?
Росин кивнул своему холопу, и тот громко забарабанил в ворота:
— Боярин Р-росин Константин Алексеевич к боярскому сыну Толбузину в гости пожаловать изволил!
После недолгой задержки ворота заскрипели. На этот раз боярский ярыга ненамного приоткрыл только одну створку, и во дворе их никто не встречал — но как раз это Костю Росина и успокоило. Раз лживой и приторной ласковости нет — стало быть, и в остальном можно ожидать искренности.
— Доброго тебе здравия, Константин Алексеевич, — низко поклонился с крыльца пожилой толбузинский подворник. — Боярин в покоях тебя ждет, проводить наказывал.
— Холопов моих покормите, или в кабак отправить? — хмуро поинтересовался Росин.
— Покормим, барин, как же не покормить? И в людской уложим. Идем, барин, хозяин ждет.
На этот раз Костю проводили не в трапезную, а в одну из комнат, носившую налет как аскетичности, так и небывалой роскоши. Рубленные бревенчатые стены — и роскошный персидский ковер на полу. Икона в потемневшем окладе — и резное французское бюро красного дерева. Ничем не закрытые окна с распахнутыми во двор ставнями — и книга в тисненом золотом переплете на подоконнике. Грубо сколоченный табурет — и чернильница венецианского стекла. На простом столе из струганных досок — серебряный пятирожковый подсвечник с причудливо переплетенным лиственным орнаментом.
Сам хозяин из-за августовской жары сидел в одной только черной шелковой рубахе и цветастых штанах из какой-то блестящей ткани — то ли атлас, то ли тонкая парча, то ли люстрин. В общем, какая-то иноземная поволока.
— Это ты, Константин Алексеевич? — поинтересовался опричник.
— Здрав будь, боярин Андрей, — с кривой ухмылкой кивнул Росин, ясно понимая, что ответной здравицы не услышит.
— Поверить не могу, что оскорбил ты так Ивана Васильевича во время встречи прошлой, Константин Андреевич, — мотнул головой Толбузин, — Никак не могу. Это же надо, царю, царю предложил трусом сказаться! Но государь милостив, и никакой кары на тебя накладывать не захотел…
— А ты хотел, — сделал соответствующий вывод Росин. — Чего же позвал тогда, коли нелюб я тебе?
41 
