72 
Но через несколько минут, когда их экипаж покинул ярко освещенную аллею, Мечелла расплакалась.
— Челла, не надо, — утешала ее Лейла. — Она знает теперь, что с вами надо считаться, вы показали ей, какая она сука, ну, пожалуйста, Челла, не надо плакать.
Она погладила Мечеллу по голове.
— Ты слышала? — всхлипнула Мечелла.
— Все до последнего звука. И она не права насчет вашего произношения. Особенно прекрасно прозвучало, когда вы назвали ее мердитто Альва!
Мечелла попыталась рассмеяться.
— А правда, неплохо получилось?
— Великолепно! А теперь осушим наши слезы — надо привести себя в порядок до того, как мы приедем в Палассо. Там вам придется пройти мимо стражников, а они все такие сплетники!
Мечелла пожала плечами.
— Сплетни! Да никто ни о чем другом и говорить не будет весь следующий год! Он не любит меня и никогда не любил, все это знают, Лейла, и все смеются надо мной за моей спиной и жалеют меня…
Она снова захлюпала носом. Лейла попыталась встряхнуть ее.
— Ну нет, уж либо одно, либо другое — никак не все сразу. Вы можете стать, как она сказала, нелепым созданием — тогда они и впрямь будут над вами смеяться. Если вы будете жалкой, они с полным правом примутся вас жалеть. Но можно еще…
— Что можно?
— Можно показать им всем, что вы — та женщина, которую Арриго видел сегодня.
— Ox, Лейла, но мне никогда не было так тяжело!
— Ерунда. Трудно только удержаться, чтобы не выцарапать ей глаза — вот это действительно почти невыполнимая задача!
На этот раз смех Мечеллы прозвучал гораздо непринужденнее, и Лейла добавила:
— Из-за этого вы так стиснули руки? От ногтей могут остаться царапины.
Около полуночи они вернулись в Палассо. Выходя из экипажа, Лейла запнулась о волочащийся по земле кусок кружева. В свете лампы ей удалось разглядеть узор: солнышки, оттененные золотой нитью. Мечелла проследила за направлением ее взгляда и подобрала свисающую ткань, чтобы она не мешала подниматься по лестнице.
— Он отдал ей мою шаль, Лейла, — прошептала Мечелла. Сейчас она была похожа на обиженного ребенка. — Мою шаль. Она порвалась, я содрала ее с этой… Не могла больше видеть, как она носит то, что люди подарили мне…
— Позвольте мне отнести шаль мастерице. Я уверена, ее еще можно починить.
— О нет! Я не могу! Она узнает, что я плохо обращалась с ее прекрасной работой, мне так стыдно.
А вот это как раз и не правильно. Лейла постаралась убедить Мечеллу, что отнести шаль мастерице просто необходимо, это позволит им обратить в свою пользу историю сегодняшнего вечера. Так ее кузены, иллюстраторы Грихальва, делают набросок будущей композиции. Тут слово, там два — сказано вроде бы совсем немного, но вместе эти скромные крупицы правды создадут достоверную картину. Сначала мастерица, затем все ее подруги, а потом и весь народ Мейа-Суэрты будут знать то, что, по мнению Лейлы, они должны знать. А уж она сделает из этой истории такое же произведение искусства, каким была злосчастная шаль. Придворные услышат и, скорее всего, поверят в версию Тасии, но народ любит Мечеллу.
— Я обо всем позабочусь, — заверила она Мечеллу, улыбаясь про себя. — Подняться с вами наверх? Ах, нет, вижу, что Отонна уже ждет. Спокойной ночи, ваша светлость. Постарайтесь уснуть. Все будет хорошо, обещаю вам.
Эйха, да, уж об этом она позаботится.
Утром Дионисо услышал две противоречащие друг другу, но весьма занимательные версии вчерашнего скандала в Каса-Рекколто. Итак, картина будущего начала обретать форму, пора добавить к ней свои собственные мазки. Он даже знает, с чего начать.
Рафейо был один в мастерской, отведенной для тех, кто занимается сейчас с иль агво. Он сидел на табуретке перед пустым мольбертом, полуотвернувшись от двери, на полу у его ног валялись эскизы. Воды здесь было в избытке — слезы ярости и разочарования катились по щекам мальчика. Время от времени он размазывал их кулаком. Но ни одной капли не попадало на карандаши, в беспорядке разбросанные на ближайшем столе.
Первым желанием Дионисо было сказать мальчику, чтобы он не расходовал зря драгоценную субстанцию. Давно уже Дионисо не пользовался своими собственными слезами — месяцами не мог их вызвать. Но он лишь молча стоял и смотрел, поражаясь юношеским эмоциям, — надо же, как легко можно произвести столь драгоценную влагу.
Он кашлянул, предупреждая Рафейо о своем присутствии. Мальчик повернул в его сторону взъерошенную темную голову, лицо было искажено мрачной гримасой. Он сильно вырос с тех пор, как Дионисо впервые увидел его. Сквозь мальчишескую мягкость уже проглядывали суровые черты взрослого мужчины. Но глаза, обращенные сейчас к Дионисо, были глазами обиженного ребенка.
72 
